Отправлено: 13.08.10 13:11. Заголовок: Казачьи атаманы Кубани

К открытию в музее галереи портретов кошевых, войсковых и наказных атаманов бывших Черноморского, Кавказского Линейного, а в последствии Кубанского казачьего войска

http://www.shirokoborodov.ru/prose/kazachi-atamany-kubani<\/u><\/a>

 Отправлено: 27.09.10 22:17. Заголовок: Дневники атамана В.Г..

Дневники атамана В.Г.Науменко, как источник по истории Гражданской войны и взаимоотношение кубанского казачества с генералом П.Н.Врангелем

<\/u><\/a>

Н.А. Корсакова ст. научный сотрудник Краснодарского
историко-археологического музея-заповедника, г. Краснодар



В фондах Российского Государственного Военно-исторического архива в Москве и Государственного архива Краснодарского края хранятся документы о жизни и деятельности известного генерала Русской императорской армии Вячеслава Григорьевича Науменко (1883-1979). Исторические документы рассказывают о нём, как о блестящем офицере и известном боевом генерале периода Первой мировой войны.

В.Г.Науменко происходил из семьи войскового старшины станицы Петровской Кубанской области; дворянин, окончил Воронежский кадетский корпус, затем Николаевское кавалерийское училище в Петербурге. В 1903 году направлен на службу в 1-й Полтавский казачий полк, в 1911 году поступил в Военную академию, по окончанию которой направлен в Генеральный штаб. В начале Первой мировой войны служил в 1-й Кубанской казачьей дивизии, принимал участие в боях с августа 1914 по январь 1917 года, был награждён боевыми орденами и Георгиевским оружием.

В ноябре 1917 года прибыл в г. Екатеринодар и был назначен начальником штаба, затем командующим войсками Кубанской области; участник 1-го и 2-го Кубанских походов. Честь освобождения Екатеринодара 2 августа 1918 года от большевиков принадлежит В.Г.Науменко и его Корниловскому конному полку.

Блестящая служба Науменко в строевых частях, доблестное командование полком, бригадой и корпусом, успешная деятельность на посту начальника штаба, командующего войсками Кубанской области, члена Кубанского краевого правительства и походного атамана Кубанского казачьего войска закономерно выдвинули его в годы Гражданской войны в ряд крупных деятелей Белого движения.

Ценнейшим источником по истории Гражданской войны на Юге России являются дневники генерала Науменко, которые он вёл с 1918 по 1953 годы. Дневники в 2000 году передала на хранение в Государственный архив Краснодарского края дочь генерала Наталия Вячеславовна Назаренко.1 Родилась Наталия Вячеславовна в августе 1919 года в г. Екатеринодаре, ныне проживает в русском монастыре Новое Дивеево, в штате Нью-Йорк (США).

Всего коллекция дневников В.Г.Науменко состоит из 42 тетрадей. Тематически содержание дневников можно условно разделить на 4 раздела. Первые дневники относятся к периоду Гражданской войны и эвакуации в Крым в 1918-1920 гг. Они написаны в основном карандашом, в походных условиях, текст на многих страницах уже угасает. Из боевых операций Добровольческой армии описаны бои за Екатеринодар в августе 1918 года, десант Улагая в августе 1920 года, Заднепровская операция осенью 1920 года.

Второй раздел посвящён жизни и деятельности в 1920-1930-е годы в эмиграции – о. Лемнос, Сербия. Третий раздел – 1941-1949 гг. Описываются события Второй мировой войны, спасение Регалий Кубанского казачьего войска, организация перемещения казаков из Европы в США, Австралию и др. страны. Дневники четвёртого раздела содержат описания организации жизни и деятельности кубанского казачества в США.

В дневниках, относящихся к периоду Гражданской войны, Науменко анализирует неудачи поражения Белой армии, взаимоотношения между отдельными личностями. Отрывки из этих дневников им были частично опубликованы в Сербии в 1924 году под псевдонимом В.Мельниковский.2

Это девичья фамилия его матери, дочери войскового судьи Кубанского казачьего войска. Особое место в дневниках за 1920 год уделяется взаимоотношениям кубанских казаков и лично генерала Науменко с Главнокомандующим ВСЮР генералом П.Н.Врангелем. Каждая тетрадь дневников начинается с эпиграфа: «Что мои глаза видели, а уши слышали».

В Екатеринодар генерал Врангель прибыл 25 августа 1918 года. В своих воспоминаниях он описал ситуацию в городе, в штабе командующего армией генерала А.И.Деникина, свое назначение командованием 1-ой Конной дивизией и первую встречу с Науменко в бою под станицей Темиргоевской Майкопского отдела 29 августа.

Вот, что писал Врангель: «Из двух командиров бригад я имел прекрасного помощника в лице командира 1-ой бригады генерального штаба полковника Науменко, храброго и способного офицера».3

Врангель, описывая бои и разгром Красной Армии на Кубани, многократно упоминает заслуги генерала Науменко, его талант и храбрость, называя его «достойнейшим и блестящим офицером», которого он представил к производству в генерал-майоры.4 В этот период генерал Науменко ведет большую организационную работу по созданию Кубанской армии, что не нашло поддержки со стороны главнокомандующего генерала Деникина.5

Судя по дневникам Науменко, Врангель отрицательно относился к идее автономии кубанского казачества и созданию Кубанской армии. В апреле 1920 года он допустил крупную ошибку, когда он по требованию атамана Н.А.Букретова отдал приказ об отозвании от высших командных должностей в Кубанской Армии боевых генералов – Улагая, Шкуро, Бабиева и Науменко.

Вот как эта ситуация изложена в дневнике Науменко: «10 апреля 1920 г. получил назначение прибыть в Сочи, куда приехал генерал Улагай и терский атаман. Здесь Улагай и Шкуро рассказали о положении дел. Атаманы Донской и Терский решили перевезти своих казаков в Крым. Улагай настаивал на переводе кубанцев, но Букретов категорически воспротивился этому, говоря, что, ни один кубанец не последует в Крым. Тогда Улагай отказался от командования армией и принял её на себя Букретов, который заявил, что армия Кубанская боеспособна, настроена отлично и готова воевать, но тормозят всё дело Шкуро, Бабиев, Науменко, присутствие которых в армии не желательно. Вследствие этого генерал Врангель отдал приказ об отозвании нас в его распоряжение. Причём Улагай добавил, что Букретов желает, чтобы бы мы выехали до его приезда в Сочи. Итак, мы, казаки – Улагай, Шкуро, Бабиев и я, не у дел, и нас заменили – Букретов, Морозов».6

Для отозванных Врангелем в Крым генералов, как и для всей армии, это явилось полной неожиданностью. Армия была обезглавлена.

В Севастополь В.Г.Науменко добирался на английском корабле. «Пришли в Ялту, - записывает в дневнике Вячеслав Григорьевич, - 14 апреля вечером. Ночевали в море. Вечером вынесли на палубу граммофон, который играл какие-то странные танцы, и англичане танцевали. В 11 вечера ужинали, но наших офицеров на этот ужин не пригласили. Впечатление от этой поездки у меня самое неприятное. Нас, русских, англичане не ставят ни во что. Не знаю, как я буду чувствовать за границей, а поехать туда придётся.

В Ялте остановился на Бульварной улице, дом, 6. Ялту видел мало, но произвела хорошее впечатление. 17-го в 8.30 пришли в Севастополь. Первый кого я встретил, был генерал Шаталов. Он рассказал о положении дел, и, между прочим, сказал, что у Романовского после его смерти найдены среди бумаг копии писем ко мне и одно из них показал. Значит, была слежка… Из всех разговоров вывел заключение, что единодушия в штабе нет и что уверенности в том, что Крым будет удержан, также нет. Убеждаюсь, что помощь союзников даёт мало. В бухте масса нейтральных кораблей, но всё это больше любопытные».7

В Севастополе, встретившись с генералами Шкуро, Бабиевым и офицером своего штаба Тобиным, Науменко узнал о событиях 17-19 апреля в Адлере и сдаче атаманом Букретовым и генералом Морозовым Кубанской армии в количестве 34 тыс. казаков большевикам. Сам Букретов сбежал в Грузию, передав атаманскую булаву Председателю Краевого правительства В.Н.Иванису. «К всеобщему удивлению, – писал Науменко, – генерал Врангель принял Иваниса в Крыму очень любезно».8

Из дневника Науменко: «Тобин говорил, что после сдачи красные немедленно отделили казаков от офицеров, приказали бросить оружие, а потом начали всех грабить. Казаки возмутились, началась драка, в результате часть казаков села на лошадей и ушла. Букретов и красные старались скрыть от казаков прибытие транспортов, вследствие чего многие желающие погрузиться остались. Возмутительнее всех вёл себя Морозов, который ездил на переговоры с большевиками с красным бантом на груди. Так закончилась борьба кубанцев на Кавказе. Казаки проданы Букретовым, Морозовым и теперь ясно, что главнокомандующий сделал большую ошибку, поддавшись на хитрости Букретова. Только мы уехали, начались переговоры о мире, и сбитых с толку казаков некому было поддержать».9

В дневниковых записях за 17-18 апреля 1920 года приводятся описания встреч Науменко, как с кубанцами, так и офицерами штаба Врангеля, записаны рассказы очевидцев о трагической гибели Кубанской армии. Описана первая встреча с Врангелем, которая состоялась 18 апреля: «Вечером был у Врангеля, но он просил зайти завтра в 7 часов вечера, так как разговор предстоит длинный, а время его расписано по часам. Он меня спросил, получал ли я его письмо, в котором он сообщает мне об его отъезде за границу. Не получил. Очевидно, оно, как и последнее письмо Шатилова, перехвачено агентами Романовского. После Врангеля был у полковника Данилова, который рассказал мне об отозвании нас в распоряжение главнокомандующего и том, что в то же время было дано распоряжение атаманом о воспрещении кому бы ни было из членов армии уезжать с нами. Это произвело удручающее впечатление, так как много офицеров и казаков собирались уехать с нами в Крым».10

На следующий день состоялся обстоятельный разговор Врангеля и Науменко: «Только что вечером 19 апреля вернулся от генерала Врангеля. Он предложил мне занять штабную должность, но я попросил дать мне возможность побывать дома. На мои слова, что в случае тяжёлого положения семьи я предполагаю перевезти её сюда, он сказал, что это опасно. Относительно кубанцев – его предложения перевести их сюда, сорганизовать и месяца через два перебросить на Таманский полуостров. Генерал Врангель верит в восстание на Кубани, но я считаю, что сейчас оно невозможно. Выступление возможно в июле или августе, т.е. после уборки хлеба, который большевики пожелают социализировать. Рассказал мне Врангель о своих разговорах с Букретовым, он постоянно жаловался на кубанских генералов, что мы помеха всему. Врангель находит, что сейчас время выбросить Букретова из атаманства и принять эту должность мне. Я категорически отказался».11

Вечером, 22 апреля в Севастополь прибыл генерал Бабиев, который подробно изложил события сдачи Кубанской армии: «С этими сведениями, - продолжает Науменко, - мы втроём, Богаевский, Бабиев и я, пошли к Врангелю. Он принял нас немедленно и сказал, что получил сведения об этом от англичан и что положение далеко не так плохо, что лучшие части в числе 9 тыс. человек плывут в Феодосию, часть казаков ушла в Грузию, часть в горы и на Красную Поляну и лишь незначительная сдалась большевикам (34 тыс.) – это незначительная часть! Здесь мы обсудили вопрос, как быть дальше и решили, возможно, скорее сорганизовать кубанцев».12

Летом 1920 года Науменко принял участие как командир 2-го корпуса в неудавшемся десанте генерала Улагая на Кубань. Из дневника: «Мы ушли с Кубани 24 августа в 6 часов вечера, забрав всё что можно. Оставили несколько сот повозок и до 100 лошадей, для которых не было места на судах. Потеряли мы около 3000 человек (700 убитыми, остальные раненые). Пришли с Кубани в составе больше, чем ушли. Людей было 14000, стало 17000. Лошадей было 4 тысячи, стало около 7. Пушек было 28, стало 36. Из Ачуева войска перевезли в Керчь, Бабиева направили в Северную Таврию, Кубанское правительство – в Феодосию. Филимонов немедленно уехал в Болгарию. 27 августа выехал из Керчи в Севастополь. Утром был у Врангеля. Принял любезно, но с озабоченным видом. Главную причину неудачи на Кубани он приписывает неправильным действиям Улагая. Я с ним не согласился и указал на то, что главнейшей причиной считаю неудовлетворительную подготовку со стороны штаба главнокомандующего».13

В дневниковых записях приводится довольно много примеров, свидетельствующих о честолюбии Врангеля и его неискренности как в отношении генерала Науменко, так и вообще к кубанским казакам. Так, в сентябре 1920 года Науменко с большим разочарованием и горечью писал о политике Врангеля: «Обдумав положение кубанского вопроса и отношение к нему главного командования, пришёл к выводу, что Иванис главному командованию выгоден, при нём они надеются взять казачество в свои руки. Обращают внимание подробности: Улагая держат в тени, Ткачёва как атамана считают совершенно невозможным. Меня к делу организации не допускают».14

В ноябре 1920 года В.Г.Науменко, раненный в последних боях на Днепре, был эвакуирован в Сербию. Тем временем на острове Лемнос, 19 ноября, где были сосредоточены до 18 тыс. казаков, собрались все наличные члены Рады, и кубанским атаманом был избран генерал Науменко. Об этом ему телеграфировал участник Лемносской Рады Д.Е.Скобцов. Запись в дневнике: «Сегодня получил телеграмму Скобцова об избрании меня в атаманы. Придётся согласиться, так как в такое тяжёлое время отказаться нельзя. Кубанцы совсем в загоне».15

В январе 1921 состоялось 10 встреч генерала Врангеля и Науменко, во время которых Врангель выдвигал такие варианты устройства казачьих войск, которые с точки зрения Науменко могли только распылить казачество. Каждое совещание у Врангеля заканчивалось требованием ввести в предложенную Науменко декларацию о Союзе трех казачьих войск – Дона, Кубани и Терека, руководящую роль главнокомандующего. В.Г. Науменко отметил в дневнике, «что, будучи талантливым командующим, он удивительно легкомыслен в остальном». На одном из совещаний в Константинополе в январе 1921 года, обсуждая неудачи десанта Улагая на Кубань, Врангель сказал: «Это к лучшему, после этой неудачи казаки должны понять, что они ничего не могут сделать. Следующий десант он подготовит иначе и побольше частей не казачьих».16

В 1921 году кубанские казаки, более 12 тысяч, были перевезены с острова Лемнос в Югославию, а оттуда они расселились по многим странам.

1923 году произошёл окончательный разрыв между Науменко и Врангелем. Науменко записал слова Врангеля по поводу взаимоотношений с кубанскими казаками: «В этом вопросе пусть нас рассудит история».17

По воспоминаниям дочери В.Г.Науменко, он в 1923-1924 гг. вёл переписку с П.Н.Врангелем, в которой обсуждались вопросы неудач и поражений в период Гражданской войны, о судьбе казачества в эмиграции. Письма в 1979 году были переданы Наталией Вячеславовной на хранение в Кубанский войсковой музей, который находится в штате Нью-Джерси. К сожалению, найти их автору не удалось. По всей видимости, письма в музее не сохранились. По воспоминаниям Наталии Вячеславовны, Науменко ещё в России резко выступал против идеи Врангеля оставить большую часть казаков в 1920 году на Кубани для организации ими сопротивления и восстаний. В эмиграции Науменко также выступил против засылки в Советскую Россию выпускников военных учебных заведений, где они практически все погибали.

Генерал Науменко и его семья с честью и достоинством пронесли имя русского гражданина все годы эмиграции, как в Сербии, так и в США. Науменко не принимал подданства тех государств, в которых он проживал в изгнании, хотя ему неоднократно это предлагали. Ответ был всегда один – «я родился и служил России, и умру русским гражданином». В эмиграции атаман был не только известным общественным деятелем, писателем, издавал Кубанский литературный и исторический сборник, но и создал казачьи музеи в Белграде и Нью-Йорке, где хранились казачьи регалии и реликвии.

Исследователи, историки, биографы и современники отмечают огромную роль Науменко в сохранении российских военно-исторических традиций кубанским казачеством в изгнании. Документы архивов русской эмиграции, за рубежом, так и в Российской Федерации, свидетельствуют о том, что В.Г.Науменко всегда был сторонником единой и неделимой России и вёл непримиримую борьбу с самостийным движением в эмиграции.

На страницах дневников и воспоминаний остались горечь поражений, печаль о покинутой России, споры и разногласия этих двух генералов русской армии, которые так и не смогли объединить свои усилия в борьбе с большевиками.

http://www.slavakubani.ru/read.php?id=1764<\/u><\/a>

 Отправлено: 28.09.10 18:58. Заголовок: Кубанский атаман Вас..

Кубанский атаман Васыль Рябоконь

Почти восемь лет наводил ужас на коммунистическую власть "один из крупнейших повстанческих вождей" Кубани, казак станицы Гривенськои Василий Рябоконь. "Великолепный стрелок и гонщик, он по внешности и характеру был типичным казаком, созданным для борьбы за казацкую судьбу", - вот как оценивали его историки. А станичники так описывали своего земляка: "Высокий, стройный, с открытым смелым лицом и резко очерченным профилем лица ... Своей внешностью он напоминал горца Всегда бодрый, веселый ... Отмечался порывистым характером" 1.
"Cмаглявий красавец-" черкес "Рябоконь сохранил непоколебимую нравы своих предков-запорожцев, - с такой оценкой атамана можем ознакомиться в" Казацкому словаре-справочнике ".- Благодаря его личной храбрости, Бравуры и дерзости партизанских выпадов, вокруг его имени сложилось много легенд. .. Его месть направлялась на представителей жестокой советской власти, а добровольных ее помощников, информаторов-сексотов он уничтожал без милосердия "2. Именно поэтому советская власть в окрестных станицах боялась терроризировать население так, как делала это в других районах Кубани. Самого же атамана много раз пытались захватить в плен или уничтожить. Для этого использовались подкуп, различные провокации, засады, обещания "амнистии", посылались отряды чекистов и красноармейцев. Но все бесполезно. Атаман продолжал борьбу. Его имя одним давало надежду, других бросало в холодный пот. Еще много лет по завершению освободительной борьбы на Кубани можно было услышать: "Нет на вас Рябоконя!"

Василий Федорович Рябоконь родился в станице Гривенський на Кубани в казацкой семье ориентировочно в конце 1880-х годов, а, может, и в начале 1890-х. Точно известен только день его рождения - 1 января. Музыкально одаренного юношу, когда ему исполнилось 17 лет, приняли в престижный военного хора Кубанского войска. Принимал он участие в хоре вплоть до 1918 г., когда вынужден был взять в руки оружие, чтобы защитить родной край.
Когда в феврале 1918 г. кубанский правительство вместе с остатками верных ему частей оставил Екатеринодар и пошел за реку Кубань навстречу неизвестному, сотник (по другим данным хорунжий) Рябоконь, очевидно, учитывая беспорядки в верхах, решил искать собственной тропы. Наконец, он оказался в своей станицы. Но дома спокойно пожить не удалось: как противник советской власти, установившейся на Кубани, он вынужден был скрываться в плавнях.
Станица Гривенська (она же Новонижньостеблиивська) лежала на правом берегу северного рукава реки Кубани - Проливы, что возле Очуева впадала в Азовское море. Пролив представляла собой почти сплошные плавни, занимавших огромное пространство между станицами Петровской, Полтавской, Староджерелиивською, Новониколаевский, Степной и Приморско-Охтарською. Гривенська разлеглась почти в центре этого района, в 30 верстах от Азовского моря. В плавнях, окружавшие станицу с трех сторон (кроме восточной), прятались хутора - Лебеди, Шпичкивка, Волошкивка и другие.
Плавни - это старые болота Меотиды в дельте реки Кубани, покрытые они высоким, до 2 - 3-х саженей, тростником, среди которого неожиданно открывались чистые плеса. В камышах случались полосы земли различной ширины и длины. Иногда они тянулись на 30 - 40 верст. Их называли грядами. Они зарастали кустарником и кустарниками терна. Росли там и деревья, в частности дубы, на которых гнездились орлы. На широких грядах станичники обрабатывали землю.
Болота были, как правило, неглубокие, хотя были и Прогнои, попав в которые, выбраться было очень трудно. Камыш в плавнях был толстым и густым, часто он становился непроходимой стеной для человека.
Среди плавней раскинулось немало лиманов, что заросли осокой, из которой выглядели могилы. Они напоминали людям о древней истории этого края. Могилы зарастали буйной солодкотравною растительностью - пыреем, травой, белым клевером и густыми зарослями болиголова, которая летом давала ядовитый запах. Человек, забрившы в заросли болиголов, теряла сознание.
По преданию, в некоторых из этих могил были зарыты сокровища, добыть их мог только тот, кому "на роду написано". Сокровища эти проклятые. Их можно получить, только выполнив определенные ритуалы. Сокровища позакопувалы бывшие обладатели этих земель, находившихся здесь еще перед черкесами. Отступая под натиском казачьих отделов во время Кавказской войны, черкесы тоже вынуждены были прятать свои сокровища, погружая их на дно какого лимана или реки, или закопав в землю, используя признаки из предыдущих времен, - как вот уже насыпаны могилы, кручи, дубы и т.д. 3 .
"Все те сокровища дважды в год, ночью на Новый год и Пасху перечищуються горением, огоньки которого пробиваются аж на поверхность тех мест, где они закопаны. На таких могилах в эти ночи мигают огоньки, как свечи ... Кто их заметит и с соответствующей молитвой начнет копать, тот может и клад найти, но всегда "нечистая сила" препятствует, и при копании нужно, чтобы кто читал Евангелие; когда очень "нечистый" препятствует, то лучше читать молитву: "Да воскреснет Бог наш и рассыплются враги Его. "От этой молитвы" нечистый "убегает. В станице еще достаточно является казаков, которые знают о местах сокровищ, но они неохотно то неверны, так как боятся навлечь на себя проклятия" 4.Таки легенды ходили не только среди детей. В них верили и пожилые люди. И у них были на это основания, ведь, раскапывая могилы, не один раз какой-станичники находил древние золотые монеты или какие-то фигуры, а другой, имея "верные" данные, не находил ничего ...
Вот здесь, в плавнях, где можно было ходить в полный рост, не боясь, что тебя кто-то обнаружит, и хозяйничал Рябоконь со своими казаками.
Питание атаман брал на хуторах и в станицах. Чтобы усложнить партизанам жизни, большевики выселили всех жителей Шпичкивкы и Волошкивкы - хуторов, которые наиболее глубоко входили в плавни. Но атаман не очень озабочен этими трудностями - ведь он установил свой "продналоге" на членов станичных советов и других коммунистических активистов. Боясь суровой расправы, продана души должны были кормить партизан. И многое станичников делали это с удовольствием, без побуждений: днем они молча терпели "советскую власть", а ночью выполняли свой патриотический долг перед защитниками Кубани.
Наскакивал атаман и на обозы с продподатком ...
В кубанских станицах время от времени вспыхивали антибольшевистского восстания, как например в мае 1918 г. на Таманском полуострове - под руководством полковника Перетятько. Характеризуя это время на Кубани, один из советских руководителей В. Черный отмечал: "Заговоры были в городах, но когда заговорщики проникали в деревню, там возникали восстания. Так было восстание в Новотитаривський" 5. Началось оно в ночь на 14 июня 1918 ...
На Кубани действовало множество повстанческих отрядов, большевики называли их "бело-зелеными". Вместе с тем чекисты в своих сводках отмечали, что повстанческой движение Кубанско-Черноморской области резко отличается от подобного движения в других областях Северного Кавказа: "Ближе всего он подходит к идеологии самостийников" 6.
Время от времени атаман и его казаки наведывались домой, чтобы навестить родных, помыться, переодеться, взять что-то из вещей или продуктов. Местные сексоты пристально следили за этим - не выйдут из плавней хозяева их жизни и смерти.
Однажды, в темную июльскую ночь Василий Рябоконь зашел к себе. Но не спал и враг: вскоре, около двух часов ночи, на подворье Рябоконя напал отряд из 15 красноармейцев. Окружив дом, наставили с тачанки пулемет. Очевидно, большевики заблаговременно поверили в свою победу. Напрасно. Рябоконь метким огнем вынудил противника уйти врассыпную. А сам сел на трофейного коня, взял в поводу еще двух, и отправился в плавни, которые становились гостеприимнее от родного дома. Родственники во время перестрелки скрылись на огородах и в садах. Во дворе остался только отец Василия - Федор.
Вскоре большевики, придя в себя, вернулись. Найдя старого, зарубили его саблями, забрали двух забитых приспешников и с песнями двинулись к станичной совета, выставив из тачанки красное полотнище.
На следующий день все имущество Рябоконя было вывезено, хата сожжена - теперь даже теоретического шанса возвращения к мирной жизни у атамана не было. Оставалась лишь тропа войны. В прощения уже не верил никто: ни казаки, ни советские активисты. Кто-то должен был кроваво победить.
1 августа 1920 в Ахтар (Приморско-Ахтарск станица) начал высадку десант под командованием выдающегося конника Добровольческой армии, а теперь командующего Кубанской армии Сергея Улагая. Десантировались протяжении трех дней.
Пока кубанские казаки высаживались на родную землю, среди населения распространились воззвания генерала Улагая. Очевидно, один из них и попала в отряд Рябоконя. "Рыцари Кубанщины, - говорилось в ней. - Весной этого года волна красной нечисти захлестнула Кубанщину Те из ваших братьев-кубанцев, которые отказались быть рабами комиссаров и коммуны, пошли в Крым. Собравшись в Крыму, орлы-кубанцы, вспоминая родные очага и братьев, которые стонут в большевистском ярме, бросились на врага и, разбив красноармейцев и коммунистов, идут на родную Кубанщину, чтобы освободить вас и сделать вас действительно свободными казаками. Казаки, крестьяне, горцы и инородцы! Время восстания пришло! Все к оружию! С 'еднуйтеся в отделы, пересекайте ж/д-, телеграфичний связь красных, захватывайте отделы красных по одному Не давайте соединяться разбросанным красноармейцам и коммунистам. Красноармейцев, которые сдаются в плен, обезоруживают, а не преследуйте, не позволяйте их грабить. Да здравствует свободная Кубанщина - без комиссаров и коммунистов! Командующий войсками генерал-лейтенант Улагая "7.
Сначала судьба улыбалась Улагая - военные операции против большевиков имели успех. Кроме того, в станицах восстали против красных казаки. В Гривенський, например, советскую власть было сброшено мгновенно. Отряд Рябоконя вышел из плавней и присоединился к немногочисленной дивизии генерала Шифнера-Маркевича (600 человек), которая создавала правый (южный) фланг военного десанта.
Через 10 дней после высадки, под напором красных, казаки начали отступление к морю ...
Вернувшись, "СОВЕТСКАЯ власть" с карьеру начала беспощадный террор: она массово уничтожала тех, на кого падала хоть тень подозрения "в пособничестве Белым". Кровь в буквальном смысле лилась рекой. Так только в Гривенський было расстреляно 196 станичников, среди них - и мать Василия Рябоконя 8.
Некоторые из повстанцев, спасаясь, решил вместе с избитым войском Улагая добраться безопасного Крыму. Приглашали бежать и Рябоконя. Но он был неумолим: борьба на родной земле должен продолжаться и при неблагоприятных обстоятельствах. Более того, при посадке на корабли, гривенський атаман, стоя на берегу, убеждал казаков остаться. Многие кубанцев возвращалось на берег, чтобы продолжить борьбу под руководством знаменитого вожака.
Таким образом его отряд вырос до нескольких сотен. Лагерь разбили на Казацком гряде, тянувшейся вдоль Протоки севернее Очуева. Построили шалаше из камыша, организовали склады продовольствия и фуража. Незаметно вырос целый городок.
Вечером кругом куреней раскладывать "курища" от комаров, которых здесь были мириады. Курище делалось так: на землю клали сухой камыш или солому, на него - сухой навоз, затем сыровато навоз. Поджигали. Сначала вспыхивала солома или сухой камыш, затем начинал тлеть навоз, давая много дыма, от которого комары панически убегали. Без таких курищ поужинать было невозможно.
Ели казаки брынзу, уху с вареной рыбой, отдельно вареную рыбу (щуки, лини, караси и др.), разнообразные фрукты, как то: груши, вишни, сливы, яблоки, дыни, арбузы, вилки. Все это довозилося из хуторов. Любили и молочные блюда и особенно мамалыгу. Варили ее в котле над очагом. Густо сваренный мамалыгу перебрасывали на дощечку. В середине видовбувалася ямка, в которую клалося свежее масло. Оно сразу розпускалося. Мамалыгу от краев резали небольшими кусочки и опускали в масло. Для многих это была "найсмаковитиша" пища. Спали или в шалашах или под четырехугольными родам с реденькой (чтобы Комары не пролезала) материи. По низу свободные края полога подводились под одеяло, что служило за простыню. Хотя комары пролезть не могли, но все же спали под малоприятную музыку их гудение 9.
А кто спать не хотел, садился за курища, которое встряхивало так, чтобы из него выбивались пламя. И начинались разговоры - о далекой и близкой истории: о запорожцах, войну с черкесами, чумакування, насилия красных. Вимриювалися планы на будущее.
А будущее выглядело не очень оптимистичен: наступила осень, а за ней - неизбежная зима, которую в камышах пережить нелегко. Дошла и слух, что войска Врангеля бежали из Крыма в Турцию. Атаман решил не скрывать этого факта. Собрав казачество, он сказал, что рассчитывать на помощь Врангеля не приходится, поэтому накануне морозов отпускает из отдела желающих.
С атаманом осталось около 60 казаков и старшин. Среди тех, кто решил продолжать борьбу, было и немало гривенчан, в частности брат атамана Иосиф, есаул Кире, женат на сестре Рябоконь; Ларион Мовчан (новичок) и его младший брат, Загубивбатько, Омелько Дудка, Буряк и другие. Одним из ближайших помощников атамана был Савва Саввич Скорик из станицы Полтавской.
Большевики неоднократно пытались уничтожить Рябоконя, посылали против него регулярные части. Да что те могли сделать против опытных партизан? Тем более, что у атамана везде были свои люди, в частности и в станичных советах. Благодаря им он своевременно узнавал о планах врага и сам неожиданно нападал на него. Рябоконь поддерживал связь с полковником Скакуном, действовавший во главе небольшого повстанческого отряда круг ст. Полтавской, и с атаманом Жуковым, оперировавший на территории Ейского отдела.
Казаки Рябоконя появлялись в Гривенський не только ночью, но и среди бела дня, а вот "советская власть" "властювала" только днем, на ночь выезжая в более безопасные станицы, туда, где стояли отряды красных. В Гривенський российско-большевистская власть оставалась на ночь лишь тогда, когда прибывали красноармейские части. Так что неизвестно еще, кто от кого прятался - партизаны от советской власти или наоборот.
С весной 1921 повстанческо-партизанское движение на Кубани активизировался. Активизировались отряды полковника Жукова, сотника Дубины, есаулов Иваненко и Кравченко, росли отделы подхорунжий Василия Чуба, домоправителя Шпака, старшины Ляха. Не давали покоя большевикам отряды Москалева (Москаля?), Лавриненко, Захарченко, Ющенко, Кныша, Скибы, Самсоненко, Пыль, Сыча, Капусты и многих других. За время от 1 августа до 1 ноября 1921 враг взял на учет 52 "банды". По данным чекистов, в настоящее время отряды насчитывали 3205 сабель, 829 штыков, 72 пулемета, 2 пушки. Враг отмечал, что заметной стала тенденция к объединению небольших отрядов "в правильные военные единицы, полки, бригады ... во главе с Кубанским военным повстанческим комитетом" 10. В чекистских сводках за 1921 г. встречаются сообщения и о деятельности Кубанской повстанческой армии 11.
Как видно из сообщений чекистов, партизаны отдавали должное значение агитации и пропаганде. В частности в "разведсводке № 62" оперативного штаба "Кубчерчека" указано, что в отряде Рябоконя было создано "агитпункт" под руководством сотника Петин 12. Наверное, речь идет о агитационный отдел по структуре отряда.
Однажды коммунистическая власть решила "по-хорошему" уговорить Рябоконя прекратить борьбу и "вернуться к станице. Для этого была организована огромная шествие в плавни, в которой приняла участие или не вся станица. Впереди шли заложники, за ними - ученики, позади них - священники "со святыни", далее - все остальные. Красноармейцы замыкали процессию. Оружия они не имели. Поодаль продвигалась тачанка с красным командиром и некоторыми членами станичной совета. Дорогу указывала учительница Поддубная, которая некогда была в отряде Рябоконя.
Накануне атамана предупредили, что за каждого убитого красноармейца будут расстреляны 80 жителей станицы.
Когда процессия отошла от станицы на 20 слоев, неожиданно (и впереди, и сзади) началась хаотичная стрельба - ружейные и пулеметная. То стреляли из основ повстанцы.
Станичники и красноармейцы в панике бросились бежать. Помчался на тачанке подальше от опасности и "смелый" красный командир. Но Рябоконь с несколькими конными казаками догнал его и полоснул плетью. Почувствовали силу атамана нагая и другие представители советской власти, которые сидели в тачанке.
- Зачем вы обманываете Бога? - Спросил Рябоконь. - Зачем вы пришли со святыни, в Бога не веруете?
- Мы Бога не абманиваем, мы только испалняем Приказом нашева начальства, - ответил большевистский прихвостень.
Еще раз полоснувшы плетью, атаман покинул испуганных и, не торопясь, направился с казаками в плавни.Писля этого унижения, советская власть не нашла ничего лучшего, как объявить вознаграждение в 2000 рублей тому, кто возьмет в плен, или убьет Рябоконя.
Или деньги эти не давали покоя учительнице Поддубный, имела ли она на атамана какую-то давнюю обиду, так или иначе, но она снова вызвалась помочь поймать Рябоконя. Зная, что 1 января у атамана день рождения, она убедила красных напасть именно в этот день. Вместо праздновать Новый год - бывшая партизанка вместе с небольшим красноармейским отрядом отправилась в плавни. Ошибиться было трудно, казаки действительно праздновали: и Новый Год, День рождения своего отца-отамана.Пидийшовшы к куреней с той стороны, откуда рябоконивци нападения не надеялись, большевики густо посыпались пулями. Стреляли метко: около 20 партизан было убито, среди них - и есаула Кирия. Самого атамана ранили в руку, а его брата Иосифа - в живот.
Спас ситуацию пулеметчик, который плотным огнем начал косить сухой камыш вместе с большевиками. Уцелевшие большевики бросились врассыпную. Но огонь загнал их в незамерзле устье, где их терпеливо ждала смерть. Спаслись лишь несколько руководителей рейда и Поддубная.
Рано утром, взяв с собой тела убитых товарищей, Рябоконь и остатки его отряда вынуждены были оставить удобное пристанище на Казацком гряде. Вечером на место боя вернулись большевики - уже с подкреплением. Никого не найдя, со злости сожгли шалаше.
А Рябоконь в это время уже расположился недалеко станицы Староджерелиивськои. Именно откуда он к Троице 1923 совершал налеты на станичные советы, истребляя живую силу врага.
В первый день Троицы, среди бела дня, Рябоконь вместе с тремя казаками на линейке приехал в родной станицы. Первое, что сделал, испортил праздник своему крестному отцу, казаку станицы Губе, застрелив его. Губа оказался сексотом и не один раз давал властям данные о появлении в станице Рябоконя.
Были ликвидированы также городовой Федора Кравца, который вызвался уничтожить атамана. После этого казаки Рябоконя зажгли дом Кравцив, предупредив, что убьют любого, кто будет пытаться тушить пожар. В этот день христианского праздника упокоились навеки и души иногородних Староверов - матери и дочери, завербованных властями для борьбы против партизан.
Одного августовского вечера Рябоконь застрелил казака станицы Гривенськои Даниила Макао (Маго?), Который с красноармейцами уже долгое время охотился на атамана. А опасного сексота Чмиля утопил в болоте, забив труп под корней ивы.
Вообще, атаман не отсиживался в плавнях: налаживая связи с атаманами, он часто выезжал в других станиц. Так, тайно побывал в славянский, Ключевое, Горячем Ключе, даже в Екатеринодаре. А то среди дня заедет со своими казаками на линейке до некоего "стансовета" и распоряжается там, как в своей конюшне, а "грозная власть" дрожит.
Люди рассказывали, что Рябоконь сумел получить на одном из советских военных складов боеприпасы. "Выбил" он также и два грузовика и красноармейскую охрану для себя. Когда привез ценный груз в район станицы Староджерелиивськои, стражу отпустил, поблагодарив и передав записку командиру: "Кто патроны выдал, то Рябоконя видов".
Дерзость Рябоконя и уверенность, с которой он вел себя в опасных ситуациях, поражали. Вот история, связанная с переделом земли в станице Гривенський. Передаю ее, как и некоторые другие случаи, по рассказу В. Науменко "Василий Федорович Рябоконь. Сотник" с эмиграционного журнала "Кубанец" (№ 2).
Председатель хуторской совета Василий Погорелый по случаю приезда в станице Гривенськои землемера устроил совещание с выпивкой, на которую были приглашены восемь ведущих местных коммунистов, среди них - Овчар, Бирюка и Киселева.
Неожиданно уже пьяная власть на пороге увидела грозного атамана с его телохранителем Скориком (скоро?). Компания не скрывала своего волнения. Но Рябоконь успокоил присутствующих, сказав, что зашел по делу только на минутку. Ему предложили сесть.
- Ну что ж, можно и стаканчик выпить, - добродушно сказал атаман.
Затем обратился к хозяину с просьбой послать кого-то за подводой - чтобы отвезти в Чебурголя продукты.
Иногородний Овчар, который от страха весь дрожал, вызвался сразу. Атаман согласился, и Овчар радостно выскочил из комнаты.
Промелькнуло десять минут.
- Видно, испугался Овчар и побежал, - подытожил Рябоконь и попросил послать кого-нибудь другого.
На этот раз спрашивать за подводой пошел Бирюк. И тоже не вернулся.
Рябоконь начал волноваться.
Послали третий. И этот исчез.
Рябоконь начал сердиться.
Таким образом он повел из-за стола почти всех присутствующих. Остались Рябоконь, Скорый, Погорелый и землемер.
- Видно, здорово я всех напугал, что до сих пор никто не вернулся, - бросил Рябоконь с улыбкой и добавил, обращаясь к хозяину, - придется вам, Василий Павлович, отвезти нас на своей бричке. Здесь близко, через час-другой вернетесь домой.
Погорелый вышел запрягать лошадей.
- А теперь поговорим с вами, - обратился атаман землемера. - Вы знаете, что земля - казацкая, полита казачьей кровью. На нее только мы, казаки, имеем право. Зачем вы приехали делить ее?
Землемер начал оправдываться, что он человек в этих краях новая, не ориентируется в ситуации и лишь выполняет волю начальства.
- Да чтобы второй раз не приезжали, - по-отечески назидательно сказал Рябоконь и протянул розкорковану бутылку водки.
Хотя и не хотел землемер, и пришлось испить до дна. Когда он уснул, Рябоконь и Скорик взяли его за руки и ноги и положили на печку, еще и кожухом покрыли - "чтобы не простудился". Перед тем как уйти, Рябоконь предупредил хозяйку, чтобы до утра не выходила на улицу.
Казаки растаяли в ночи, оставив жену в большой тревоге.
Что же стало с теми, которые выходили искать воз?
Все они лежали мертвые у крыльца с посиневшими лицами.
Их вдушилы два казаки, которых атаман оставил возле входной двери. Делали это с помощью петли с закруткой. Но один, одноглазый красный партизан Киселев, лежа среди трупов, оклемался, и после того, как казаки с атаманом ушли, вылез и, напуганный, бросился прочь со двора Погоревшего. Не заходя в хуторского советы, он навсегда исчез из Гривенськои 13.
Еще целый год после этого громкого случае Рябоконь со своими казаками уничтожал предателей своего народа и представителей оккупационных властей. Атаман хорошо понимал, что борьба проиграна, что рано или поздно ляжет и он, но это его не останавливало: главное, считал он, до самой своей смерти продолжать бороться против насильников родной Кубани. И действительно: атаман ни одного преступления советской власти в своей и окружающих станицах не оставлял без наказания.
Местные большевички должны были с этим считаться: поэтому с населением Гривенськои и соседних станиц вели себя сдержанно, потому что не хотели с колодкой на ногах повиснуть где-то на яблони или сарае.
И все же борьба доходила конца: 1924 поддались на лживую большевистскую "амнистии" верные соратники Загубивбатько и Омелько Дудка, случайно, из-за неосторожного обращения с оружием погиб родной брат атамана - Иосиф.
Наступила осень 1925 года - последняя осень в жизни атамана. Раз отметил он Покров - старинное запорожское праздник ...
В тот день с атаманом было девять человек. Трое готовили свежатины, другие играли в карты. Рябоконь то писал, сидя у стола.
Красные подошли незаметно. После первого залпы были забиты насмерть двух казаков, в том числе не стало смельчака Скорика (скоро?). Несколько партизан были ранены. Самого Рябоконя было прострелена от плеча к плечу. Он еще в пылу боя один раз выстрелил, после чего его руки бессильно повисли. Сделав несколько шагов, атаман упал. Сопротивляться уже не мог ...
Когда Рябоконя привезли в ст. Полтавской, густой толпа окружила линейку ... Женщины плакали, казаки вслух подбадривали пленного атамана, различными способами выражали свое уважение. Девчонок забросали его цветами.
Из Полтавской, одной из наиболее сознательных украинских станиц, повезли атамана к Славянской. И здесь атамана станичники встретили торжественно-тревожно: слова поддержки народного мстителя перемешивались с криками угроз в адрес его красных палачей.
Со Славянской пленника отвезли в Екатеринодара, где и посадили. Последним видел его казак станицы Гривенськои Грицько пузыря, который отбывал наказание в соседней камере. Волдыри удалось даже перекинуться с атаманом несколькими словами. Рябоконь сказал, что ему предлагали службу в Красной армии, но он, разумеется, отказался.
На третью ночь пузыря услышал из камеры, где сидел атаман, шум двигателя. С тех пор о Рябоконя больше вестей не было. Скорее всего, именно в ту ночь его расстреляли. Было это во второй половине октября 1925 года.
После захвата атамана никто из его казаков на амнистию не поддался. Люди говорили, что все они ушли в горы.
После смерти Рябоконя "волна террора залила его родную станицу. Большевики пытались наверстать 5 лет "потраченного" времени 14.
Тяжелая судьба ожидала и семью народного мстителя: жена его утонул при невыясненных обстоятельствах в ерик Редант. Дочь атамана брак с казаком Титаивським, которого также преследовала советская власть. Вместе с ней жили два несовершеннолетних сына атамана. Во время Второй мировой они попали в рабочих батальонов. Старшего Семена пленили в Севастополе немцы. О младшем ничего неизвестно. Самый маленький сын Василия Рябоконя, который родился уже когда отец партизанил, после смерти матери переходил из рук в руки - и где делся, неизвестно 15.
Может, где в России, Германии или в Украине род Рябоконя пустил корни. Но кто об этом знает? И ведают потомки атамана, кто они, какого славного корню ростки?

 Отправлено: 28.09.10 18:59. Заголовок: ( продолжение) В..

( продолжение)

Василий Рябоконь - атаман Кубани
В 1920 г. московско-большевистские войска полностью оккупировали Кубанский Край. Новая власть решила жестокий террор против казачьего населения, что вызвало вооруженное сопротивление - "зеленый" повстанческое движение. По всей Кубани несколько лет действовали отряды повстанцев.
Одним из выдающихся повстанческих украинских-казацких вождей был казак станицы Гривенськои Василий Федорович Рябоконь (1890 г. рожд.), Что своими смелыми действиями против захватчиков получил большой славы. Имя его запечатленное в истории Кубанского войска.
Рябоконь происходил из семьи бедного казака. С юношеских лет был певцом Кубанского военного хора. Когда же на Кубани в 1918 г. началась возглавляемая Кубанской советом война за казацкую идею против московских большевиков, он оказался в боевых рядах и заслужил офицерское звание.
В 1920 г., отказавшись от эвакуации с войском в Крым, Рябоконь начал партизанскую борьбу. За это коммунисты зарубили шашками его отца, а мать расстреляли.
Внешностью смуглый, высокий и стройный красавец, Рябоконь сохранил несокрушимую натуру своих предков-запорожцев. Отличный стрелок и гонщик, он внешностью и характером был настоящим казаком - борцом за судьбу своего народа.
Благодаря отчаянной смелости и дерзости его операций вокруг имени Рябоконя сложилось много легенд, и слава разлилась широко по Кубани. Силу его мести испытали на себе представители советской власти и добровольные ее помощники - информаторы-сексоты, которых он уничтожал беспощадно. Пять лет Рябоконь заставлял дрожать местное начальство, который не знал покоя ни днем, ни ночью.
Его небольшой отряд (до 60 человек) содержался в плавнях северного русла Кубани - Проливы. Плавные занимали огромное пространство между станицами Полтавской, Петровской, Староджереливською, Гривенською, Новониколаевский, Приморско-Ахтарск, покрытый густыми зарослями камыша, среди которых иногда поднимались сухие гряды, или открывались чистые просторы озер.
Вдоль Протоки плавные простирались в ширину до 30 - 40 километров. Пробраться в их гуще могли только местные люди, которые хорошо знали, где среди озер и глубоких Прогноевъ содержатся сухие возвышения.
Сначала отряд Рябоконя расположился на глухой Казачьей гряде севернее рыболовецкого поселка Ачуева, что разместилось в устье пролива. На Казачьей гряде вырос целый поселок, построенный из камыша, с жилищами для партизан и продовольственными складами. Поставка шло частично от членов станичных советов, обложенных под угрозой расправы "продналогом", частично - с обозов большевистской продразверстки.
От своих тайных доброжелателей-казаков Рябоконь знал все, что происходило вокруг, а потому неожиданно появлялся везде, где нужны были его вмешательства или месть. За каждого расстрелянного казака коммунисты платили сторицей. Поэтому в близлежащих станицах они не смели притеснять население, как это делали в других местах края.
В отряде Василия Рябоконя были его брат Иосиф, есаул Кире, два брата Мовчаны, Скорый, Загубивбатько, Омелько Дудка, Буряк и другие. В своих действиях атаман поддерживал связь с партизанами полковника Скакуна, действовавший ближе к станице Полтавской.
Большевики не раз посылали против Рябоконя военные части, но сделать ничего не могли, поскольку из своих людей, которые были даже в станичных советах, он заблаговременно узнавал об этом и встречал нападающих там, где они не надеялись. Враг даже не мог установить место его нахождения. Применялись подкупы, обещания амнистии, но и эти меры властей были напрасными. Меняя места своего лагеря в плавнях, атаман продолжал борьбу.
Пять лет Рябоконю способствовала удача. Но осенью 1925 г., после Покрова, счастье изменило его. Чекисты пробрались потайной тропой к временной стоянки атамана и неожиданными залпами убили и ранили всех партизан (их там было 8 человек). Самого Рябоконя ранили в оба плеча. Оказывать сопротивления он не смог и попал в плен.
Когда его везли через Полтавскую и Славянске станицы, собирались большие толпы жителей, которые сопровождали конвой. Женщины рыдали, казаки старались всякий его подбодрить словам, девушки выносили цветы.
Со Славянской Рябоконя доставили к Екатеринодарского тюрьмы.
Последним его видел казак станицы Гривенськои Грицько пузыря, сидевший в соседней камере. Им удалось перекинуться несколькими словами: Рябоконь сказал, что ему предложили вступить в Красную армию, но он отказался.
В конце октября 1925 Рябоконь был расстрелян.
Со смертью Рябоконя волна террора накрыла его родную станицу Гривенську. Большевики звирствувалы, наверстывали упущенное за пять лет страха.

 Отправлено: 28.09.10 19:04. Заголовок: Этот таинственный Ря..

Этот таинственный Рябоконь…

И все-таки наша многотрудная история является действительно непредсказуемой, как выражаются теперь публицисты, политики и даже историки, по самой природе своей призванные отстаивать истину. Непредсказуема в том смысле, что люди, к ней прикасающиеся зачастую выясняют не смысл и значение происходивших событий, не их взаимосвязь с нашей последующей судьбой, а произвольно используют исторические факты в целях духовно-мировоззренческих, идеологических, а то и просто утилитарных, механически приспосабливая их к новому времени. Причем, происходит это, как правило, не из злого умысла, а вполне искренне и неосознанно, чаще — «по убеждению», то есть не в силах отказаться от однажды принятых и господствующих стереотипов.
Относится это не только ко временам отдаленным, но и близким по времени событиям, прямо и непосредственно определяющим то, что происходит в наши дни. В особенности это касается событий гражданской войны, смысл и значение которых определить не так просто из-за их идеологической запутанности. Но если, спустя и столько десятилетий, у нас все еще нет объективной и четкой картины революционной смуты начала миновавшего века, свободной от идеологических фетишей (не столь важно каких именно), то это создает предпосылки возвращения смуты и беззакония в наше время. Собственно свидетелями и участниками чего мы и оказались в наши дни. Возвращения смуты в иных, конечно, формах и мотивациях, ибо, как известно, бес дважды в одном и том же обличии не приходит…
Многие годы, изучая события гражданской войны на Кубани и в частности в Приазовье, не перестаю поражаться тому, как упрощенно они понимаются не только публицистами и краеведами, но даже историками. По однажды принятому шаблону во времена господства единой идеологии. И никакие даже самые радикальные перемены в обществе, по-новому высвечивающие происходившие тогда события, не могут пока поколЛюблю автомобили! эти стереотипы и догмы. Не могу сказать, что таково положение в российской исторической науке вообще. Тут как пример и завещание оставил нам один из самых глубоких мыслителей нашего времени Вадим Кожинов, считавший необходимостью «осознать заведомую недостаточность и даже прямую ложность «классового» и вообще чисто политического истолкования Революции», уяснить «со всей определенностью» вопрос о белом движении» и других участников российской драмы. («Судьба России: вчера, сегодня, завтра». М., Военное издательство, 1997 г.). Но я говорю об истолкователях событий и историках местных, провинциальных, которым почему-то достижения исторической науки вроде бы не указ и кажется ни к чему…
И, конечно, всякий исследователь, изучающий события гражданской войны на Кубани, не может обойти личность Василия Федоровича Рябоконя. При этом поразительно то, что В. Ф. Рябоконь не был крупным военачальником,— всего лишь хорунжим (по нынешнему — лейтенантом), не участвовал в масштабных военных столкновениях того смутного времени — и все же почему-то оказался в центре происходивших тогда событий. Кроме того, он вошел в народное самосознание — легенды о нем и до сих пор бытуют по хуторам и станицам Кубани, ему посвящены народные песни, удивительные по своей глубине. А это показатель безусловный. Никто из исторических персонажей того времени такого народного внимания не был удостоен, как ни выставляли себя средствами пропагандистскими героями легендарными. Ни в белом движении, ни в красном стане. Уже только одно это вроде бы должно было понудить исследователей и историков задуматься над тем, почему так произошло. Вместо этого, с двадцатых годов прошлого века вплоть до сегодняшнего дня В. Ф. Рябоконю выносятся безапелляционные и однообразные, словно под копирку писанные, приговоры, сразу скажу — несправедливые: «бандит», «белобандит», «головорез» и т. д. Такое, не то что не соответствие, а прямое противопоставление облика В. Ф. Рябоконя в народном сознании и в публицистических и исторических писаниях о нем само по себе странно. Выходит так, что в народной памяти и самосознании живет один образ В. Ф. Рябоконя, а в исторической науке, равно как и в политической пропаганде — прямо противоположный. Но что же это за такая историческая наука, если она противоречит народному самосознанию? В таком случае это и не наука вовсе, а нечто совсем иное…
И ладно бы уж невладение историческим материалом, пером и элементарной логикой проявляли публицисты, так сказать, по совместительству, самодеятельные авторы, как некий П. Кирий, опубликовавший в августе 2002 года в газете «Кубань сегодня» в ее восьми номерах свое повествование «Тайный остров Рябоконя», непременно подписывающийся так: «Депутат Госдумы первого созыва, председатель СХ ПК «Нива», член Союза журналистов России», что по его разумению, видимо, должно придать значимость его писаниям, но ведь точно такую же неосведомленность проявляют и историки. К примеру, В. Н. Ратушняк в книге «Кубанские исторические хроники» (Краснодар, 2005). Что уж говорить о краеведах, людях зачастую добросовестных, но доверяющих историкам-профессионалам… Тот факт, что ложный миф о В. Ф. Рябоконе поддерживается столь долго, и даже в наше время, когда наступила пора оценить события гражданской войны беспристрастно, свидетельствует о том, что его личность изначально попала в некий идеологический переплет, где подлинные исторические факты уже не столь важны. В наши дни по всей вероятности этот миф поддерживается бессознательно и свидетельствует о том поистине трагическом и губительном состоянии нашего общества, когда оказалось, что у нас «нет идеологии», то есть, смысла существования в этом мире. Иными словами, беспричинно разрушив советский уклад жизни, общество оказалось неспособным жить ни по какому иному укладу, порываясь к возврату то к монархии, то к советскому строю, не находя пока в себе творческих сил обустраивать Россию на новых началах, точнее на традиционных понятиях и представлениях, выходящих из народного самосознания, народной культуры и народной судьбы. Этим, думается, можно объяснить подчас невменяемую приверженность к прошлой, уже было преодоленной догматике и схоластике.
Итак, Василий Федорович Рябоконь родился в 1890 году на хуторе Лебеди (более раннее название хутора Вороная гребля, а потом — Лебедевский), ныне Калининского района Краснодарского края. По другим сведениям он родился в станице Новониколаевской, но во младенчестве его родители перевезли, переехав на хутор Лебеди, почему он и считал этот хутор своей родиной. Наделенный от природы красивым голосом и певческим талантом, пел в Войсковом певческом хоре в Екатеринодаре (Краснодаре). Военную службу начал в Тифлисе, в Полтавском полку, что подтверждает найденная мной в станице Гривенской фотография, сделанная в Тифлисе. На погонах В. Ф. Рябоконя — буква «П», то есть принадлежность его к Полтавскому полку. До 1914 года в звании урядника служил в конвое главнокомандующего Кавказской линией, наместника на Кавказе И. И. Воронцова-Дашкова. Позже, при великом князе Николае Николаевиче был направлен на учебу во Владикавказское военно-суворовское училище. Примечательно, что и в советское время там находилось суворовское училище, так называемая «кадетка», которое было в конце шестидесятых годов преобразовано в высшее общевойсковое командное училище и которое мне довелось закончить в 1971 году. Но о том, что мы с В. Ф. Рябоконем учились в одном военном училище, я узнал, конечно, позже. Однако, окончить училище Василию Федоровичу не удалось. После Февральской революции юнкерам предоставили отпуска, и Василий Федорович вернулся в родной хутор Лебедевский. После Октябрьской революции, в 1918 году при советской власти пошел служить в Лебединский Совет. Как, кстати, и его товарищ, впоследствии организовавший захват его в плавнях, Тит Ефимович Загубывбатько. Тут вполне проявилось выработанное в народе и, особенно в казачестве, представление, не на шутку всполошившее новую власть: «Советы без коммунистов». То есть советскую власть, как новую форму жизни, народ принимал, но без чужеродной, не выходящей из его самосознания и культуры идеологической схоластики. Казачество, как особенно приверженное такому пониманию происходящих событий, а так же потому, что наиболее стойко хранило традиционные народные ценности, подлежало, по сути, поголовному уничтожению. Это не было ошибкой тогдашней советской власти, но принципиальной установкой. В циркулярном письме ЦК РКП (б) от 24 января 1919 года так и предписывалось: «Провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». А кто не принимал, если в белом стане зачастую оказывался не по доброй воле, а по мобилизации. Ведь всеобщую мобилизацию проводили те, кто захватывал станицы и хутора — и красные, и белые. Казакам Приазовья ничего не оставалось в таком случае, как скрываться в плавнях, иначе могли быть расстреляны без суда и следствия в родных хуторах и станицах. Надо отметить, что в плавни уходили не только мужчины, но и их семьи. Более трети, если не половина населения Приазовья скрывалась в плавнях от новой власти, отличавшейся непонятной ему жестокостью. Это уже потом, когда ситуация переменилась, их начали уговаривать вернуться к «мирному труду».
Служба В. Ф. Рябоконя в Лебединском Совете продолжалась, как понятно, недолго — всего два месяца. После захвата хутора белыми он был мобилизован и зачислен во Второй Уманский полк. Из полка был командирован уполномоченным в краевую Раду, где находился до прихода красных войск. (Видимо, отсюда происходит утверждение в донесении красных, что В. Ф. Рябоконь был членом краевой Рады.) После ликвидации Рады вернулся домой в родной хутор. В первых числах июня 1920 года его вызвали в местный Ревком, для регистрации. Он явился и был зарегистрирован. Но, через несколько дней, по неизвестным ему причинам, его дом на Золотьках (окраина хутора в сторону Гривенской), был окружен гривенской милицией с целью его ареста. В. Ф. Рябоконю удалось скрыться. При этом был зарублен его отец, хоронившийся от налетчиков в куче сухого кизяка. Поняв, что власть его преследует, Василий Федорович ушел в камыши. Там примкнул к отряду таких же скрывающихся от новой власти казакам, насчитывающему около ста пятидесяти человек. С ними он находился до прихода врангелевского десанта на Кубань в августе 1920 года. После прихода белых он был снова мобилизован.
При отступлении десанта В. Ф. Рябоконя, хорунжего Кирия и хорунжего Малоса вызвал генерал С. Г. Улагай начальник штаба десанта генерал Д. П. Драценко в район Ачуевских рыбных промыслов, где им была поставлена задача сформировать отряд численностью тридцать человек и остаться в плавнях. Удостоверение командира отряда получил хорунжий Кирий, а В. Ф. Рябоконь был назначен его заместителем, помощником. Хорунжий Малос был назначен адъютантом. Примечательно, что задачу, помимо формирования отряда, хорунжему Кирию ставил сам С. Г. Улагай, и она не была известна даже заместителю командира отряда В. Ф. Рябоконю.
Попутно отмечу любопытное обстоятельство — во всех донесениях красных о Рябоконе он почтительно называется Василием Федоровичем, имени отчества же Кирия документы до нас почему-то не донесли.
Хорунжий Кирий, сформировав отряд, действовал по старому шаблону повстанческого движения — предпринимал налеты на хутора и станицы, терроризировал органы советской власти, совершал убийства, часто неоправданные и ничем не мотивированные. Так было до 26 февраля 1921 года, когда Кирий погиб и командиром отряда стал В. Ф. Рябоконь. К этому времени он уже понимал, что повстанческое движение окончательно провалилось, вести его в прежнем виде было немыслимо и надо было искать иные формы существования в этой расстроившейся жизни.
К тому же в первых числах января 1922 года его отряд был разгромлен красными войсками. Спастись удалось только десятерым, семерых из которых в целях конспирации В. Ф. Рябоконь отпустил и остался только с подхорунжим Иваном Ковалевым по прозвищу Астраханец, так как был он из Астраханского казачьего войска, точнее учителем из станицы Александровской Астраханской области и своим хуторянином Пантелеем Дудником (Дудкой). С этого времени и до конца его камышовой жизни до 31 октября 1924 года у него не было собственно отряда, «банды», но была мобильная группа преданных людей, насчитывающая до девяти человек. Но тем удивительнее, что в таком положении В. Ф. Рябоконь был в курсе всего происходящего в Приазовье и влиял на ход событий во всем этом обширном регионе. Он не был, собственно говоря, руководителем повстанческого движения в крае, но оказался его символом и знаменем, может быть даже помимо своей воли, пользуясь поразительным авторитетом и уважением в народе.
Масса народа, недовольного зверской политикой новой власти в ее первые годы не могла, в конце концов, не выделить из своей среды такую символическую личность. Понятно, что такое всенародное уважение, каким пользовался В. Ф. Рябоконь, достигается не пропагандой и жестокостью, а исключительно справедливостью и обаянием личности. Он уже никак не был связан с повстанческим движением. Во всяком случае, парламентариев полковника М. Н. Жукова, прибывших с предложением соединиться с его отрядом, отправил ни с чем…
А как же зверства В. Ф. Рябоконя, о которых пишется вот уже более восьмидесяти лет, может спросить читатель. «Зверства» действительно были, их не могло не быть в ответ на откровенный геноцид казачества. Они аккуратно перечислены в обвинительном заключении, в его сохранившемся личном деле. Но все эти преступления имеют свои причины и мотивации. Самое громкое из них — это, конечно, убийство товарища юности, председателя Лебединского Совета В. К. Погорелова 10 апреля 1924 года и его сотоварищей, точнее — землеустроительной комиссии, приступавшей к переделу земли…
Обстоятельства гибели В. К. Погорелова и его товарищей по землеустроительной комиссии более-менее правдиво описаны в единственном печатном источнике о В. Ф. Рябоконе «Василий Федорович Рябоконь». В. Г. Науменко, опубликованном в журнале «Кубанец».
В. Ф. Рябоконь был противником передела земли, то есть ее произвольного изъятия у людей, о чем предупреждал В. К. Погорелова. Но что мог сделать В. К. Погорелова, если таковой была общая политическая линия власти…
К сожалению, дата гибели В. К. Погорелова и его товарищей, указанная на могиле, сдвинута на целых четыре года — март 1920 года а не 10 апреля 1924 года. Это очень существенно, так как весной 1920 года была совсем иная ситуация, чем весной 1924 года…
Значительная часть зверств В. Ф. Рябоконю была приписана и совершалась другими повстанцами и бандами, которыми что называется, кишели приазовские камыши. Революционное беззаконие и хаос гражданской войны естественно привели к массовому бандитизму. В таком случае винить в нем надо тех, кто развязал в стране это беззаконие в целях захвата власти, а не тех, кто посмел ему сопротивляться. В ответ на статью В. Н. Ратушняка, выставляющего В. Ф. Рябоконя «ярым белобандитом», обвиняющего его в «кровавых деяниях» и немыслимой жестокости, мне пишет один казак из Абинска: «Поругано неотъемлемое право защищаться на своей родной земле». Почему это понимает простой казак, а многоопытный историк не понимает? Если такова у нас историческая наука, то это в таком случае и не наука вовсе…
Все эти данные о В. Ф. Рябоконе, если не самодеятельный публицист из Чебурголя, бывший депутат Госдумы П. Кирий, то историк В. Н. Ратушняк мог изучить в Краевом архиве на улице Ставропольской, на которой он и сам живет. Кроме того, в одном из фондов архива аккуратно собраны все материалы о В. Ф. Рябоконе и его деятельности, воспоминания участников событий, в том числе Тита Загубывбатько. Помимо этого, по другому адресу в Краснодаре историк мог бы ознакомиться с личным делом В. Ф. Рябоконя, в том числе с протоколом его допроса,, и обвинительным заключением. Но как видно из его очерка, с этими материалами он не ознакомился, иначе не писал бы, что биография В. Ф. Рябоконя неизвестна. Историку не известна, но это не значит, что ее нет. Но странно же, в самом деле, положение историка: не знаю, но пишу…
Удивительную нелогичность проявляет в своих самодеятельных писаниях П. Кирий. Он признает геноцид казачества в первые годы советской власти, называет его ужасом. Признает даже то, что первобольшевики проявляли гораздо большее зверство, чем повстанцы, упоминая о том, что после улагаевского десанта в сентябре 1920 года в станице Гривенской были расстреляны девушки Дуся Вертелева и Дуся Бехтиева, лишь потому, что их отцы якобы были в камышах., учитель Иван Васильевич Аникеев, священник Бердичевский (отец Василий) и другие казаки. От себя добавлю, что по свидетельствам очевидцев тогда было расстреляно сто шестьдесят девять заложников, то есть ни в чем не повинных людей. Кстати сказать — ни полного списка их имен мы не знаем, ни на этом скорбном месте не установлен до сих пор крест или памятный знак…
Это зверство П. Кирий вроде бы осуждает, и в то же время всякого, посмевшего ему сопротивляться обзывает бандитом и головорезом. Явная нелогичность и какая-то мировоззренческая несваримость. Ясно, что бывший депутат Госдумы попадает в обычную для нашего времени идеологическую запутанность. Он вполне справедливо пытается защитить советский уклад жизни, сложившийся уже позже, но при этом не знает, как быть с двадцатыми годами. Но в том-то и дело, что советский уклад жизни сложился уже позже и не благодаря таким зверствам, а вопреки им, что не дает никакого повода эти зверства оправдывать и всех, кто им сопротивлялся обзывать «бандитами» и «головорезами».
Нелогичность П. Кирия сказывается и в том, что он говорит о набожности В. Ф. Рябоконя и в то же время обвиняет его в убийстве священника, чего, конечно же, не было и чего в обвинительном заключении нет. Трудно, конечно, атеистическому сознанию допустить, что человек верующий священника убить не мог. Из приведенных фактов видно, что священников убивали тогда совсем другие люди…
Итак, подавляющее большинство зверств приписываемых В. Ф. Рябоконю была совершена другими повстанческими отрядами и бандами, что отмечалось постоянно и в донесениях красных. Пользуясь невероятной популярностью В. Ф. Рябоконя, все пытались выдать себя за рябоконевцев… Но было одно масштабное зверство, устроенное самой властью для дискредитации В. Ф. Рябоконя. Дело в том, что являясь символом и знаменем сопротивления, В. Ф. Рябоконь оказался для новой власти гораздо опаснее чем открытые повстанцы, ибо не просто сопротивлялся органам власти, но, по сути, решил делить с ними власть, объявив лозунг: «Ваша — суша, наша — вода». А значит, самим фактом своего существования он свидетельствовал о не повсеместности и не всепобедности новой власти.
В. Ф. Рябоконь по сути создал в регионе параллельную власть, власть народную, помимо официальной советской, в те годы действительно отличавшейся немыслимыми зверствами. Управлял он регионом с помощью «предупредительных бумажек». То есть, абсолютно владея информационной ситуацией, он на каждую несправедливость и притеснение людей посылал такую «предупредительную бумажку», а потом неожиданно появлялся сам, проверяя исполнение своих указаний. При этом подплывал на байде к берегу, на которой была в разобранном виде линейка (тачанка), которая собиралась на берегу. Лошади предоставлялись сочувствующими ему людьми, каковых было по хуторам и станицам процентов восемьдесят-девяносто. В. Ф. Рябоконь неожиданно появлялся, проверяя исполнение своих распоряжений и так же неожиданно скрывался в плавнях…Такой дерзости новая власть потерпеть не могла… А потому всеми способами и средствами она пыталась выставить в общественном мнении его бандитом и разбойником. Был же он человеком глубоко верующим, не поддавшись соблазну общего атеистического психоза. Одно из главных обвинений Рябоконя было связано с коммуной «Набат», с Екатерино-Лебяжеской пустынью. Обвинение это как штамп, не подлежащий сомнению, кочует по страницам печати до сего дня. Нечто в таком роде: «Ненастной осенней ночью на первую на Кубани коммуну «Набат» напала банда Рябоконя. Она перебила, зарезала, сожгла заживо 120 коммунаров, в подавляющем большинстве — женщин и детей. Не пощадили ни одного, даже крохи…» («Патриот», № 9, 2003 г.)
К сожалению, и столько лет спустя, когда, казалось, уже давно пора было разобраться в событиях гражданской войны, повторяются подобные идеологемы. К примеру, на страницах газеты «Жемчужина Кубани», мимоходом, как о само собой разумеющемся: «Однако коммунары откровенно бездельничали, и когда поля заросли сорняком, а все деньги потратились, народец этот разбежался кто куда. Последнему, кстати, немало способствовала банда «зеленых» Рябоконя, которая успела за короткий период своего существования порубать часть «тружеников» своими шашками» (30 апреля 2004 г.) Ясно, что не о «народце» в данном случае речь, ибо коммуны эти, призванные хоть как-то сорганизовать в хаосе революционного беззакония людей, не были производящими, но потребляющими, а потому были обречены. Речь о том, мог ли глубоко верующий человек взорвать церковь, да еще с людьми? Конечно же, нет. Даже старательный краевед Виталий Кириченко, работавший директором школы на Лебяжьем Острове, вослед за прочими пропагандистами пишет о том, что коммуна «Набат» разгромлена бандой «зеленых» Рябоконя, что «бедноту порубали, разогнали» («Дон», № 8, 2005 г., «Станица» № 1, 2005 г.). Попутно скажу, что причислять В. Ф. Рябоконя к «зеленым» нет никакого основания. Кто хочет узнать, каким было «зеленое» движение на Кубани, пусть почитает воспоминания Н. Вороновича «Меж двух огней» (Архив русской революции, УП, Берлин, 1922 г. Переиздание — М., «Терра», Политиздат, 1991 г.).
На самом же деле эта трагедия имела иной, прямо противоположный смысл. В коммуне «Набат» находился отряд чоновцев, издевавшийся над монахами. Монахов под конвоем водили на работы, разбирать стены монастыря. Однажды, когда доведенные до изнеможения монахи и особенно после того, как им запретили отпевать погибшего старосту отца Александра, и они отказались выходить на работы, чоновцы подвезли динамит и взорвали церковь вместе с монахами. Видимо, и коммунары попали в число несчастных. Выдали же это за «зверство» В. Ф. Рябоконя. Так вот делалась пропаганда. И стоит лишь удивляться тому, что, восемьдесят лет спустя, она все еще удерживается в общественном сознании.
Примечательно, что в личном деле В. Ф. Рябоконя ни о каком преступлении в коммуне «Набат» не упоминается. И ясно почему. Потому, что чудовищное, бесчеловечное преступление совершено чоновцами для дискредитации В. Ф. Рябоконя. Сохранилось так же свидетельство чоновца, как видно по всему, человека честного, Павла Ивановича Гребенюка, 1891 года рождения, записанное в станице Батуринской в сентябре 1958 года, которое мне удалось разыскать в частном архиве: «В 1921 году меня направили на подкрепление отряда чоновцев в коммуну «Набат». Я уже не застал церкви — ее взорвали чоновцы в декабре 1920 года, растащили иконы, утварь. Деревянными иконами забивали окна, жгли иконы, сожгли иконостас, когда наступили морозы… Однажды монахи в подвале подняли бунт,— от недоедания (а кормили их наряду со скотом — похлебкой из буряка и брюквы). Погиб их староста отец Александр (Корнеев). Им даже не дали отпеть его в церкви… И монахи отказались выходить на работы…»
В. Н. Ратушняк в своей книге возлагает ответственность за трагедию в коммуне «Набат» уже на повстанческий отряд М. Н. Жукова, называя его «одним из последних идейных бойцов против коммунистов», почему-то в этом отказывая В. Ф. Рябоконю, в то время все было как раз наоборот. Во всех донесениях красных В. Ф. Рябоконь назван именно политическим противником, в то время как он был судим внесудебно (да простится такая тавтология, порожденная лукавым временем), как «бандит». И это является теперь препятствием для его реабилитации…
Я не стал бы столь кропотливо долгие годы изучать события двадцатых годов в приазовских плавнях, если бы не был уверен в том, что они имеют прямое и непосредственное отношение к осмыслению нашей сегодняшней жизни. Ведь получается странная картина: люди разрушившие великое государство, устроившие в стране революционный хаос и беззаконие вроде бы преступниками и не являются, но — «политиками», а те, кто имел дерзость оказать сопротивление беззаконию, защищая свою жизнь, является «бандитом». Точно так же как и сегодня: те кто «приватизировал», то бишь «экспроприировал» народную собственность вором вроде бы и не является, но «бизнесменом», а человеку из отчаянья своровавшему мешок картошки, два-три года тюремного заключения общего режима обеспечено…
В. Ф. Рябоконя пытался ликвидировать И. П. Малкин, в то время особоуполномоченный по Славотделу. Вознамерившись поймать непокорного В. Ф. Рябоконя в два месяца, он ловил его более двух лет и то это ему удалось лишь потому, что В. Ф. Рябоконь, по всей видимости, смертельно устал от отшельнической камышовой жизни и дальнейшего смысла в ней уже не видел. Это — тот самый Малкин Иван Павлович, антигерой «Тихого Дона» Михаила Шолохова, отличавшийся зверствами на Дону, которые и описаны в романе. И который будучи начальником НКВД края, что называется, залил Кубань кровью. Как известно, в 1939 году он был репрессирован и расстрелян без права реабилитации. Тот самый И. П. Малкин, который потом препятствовал публикации глав «Тихого Дона» с описанием Вешенского восстания на Дону. Но тогда возникает любопытный и неизбежный вопрос. Если И. П. Малкин — преступник, репрессированный без права на реабилитацию., то почему в таком случае преступником является и В. Ф. Рябоконь, которого он ловил, и внесудебно приговоренный к высшей мере наказания? По всякой логике кто-то из них должен быть преступником, а кто-то героем, иначе у нас получается более чем странная история — все ее персонажи — преступники, бандиты и головорезы…
Стоит сказать и о том, что зверства чинились не только против самого В. Ф. Рябоконя, но и против его семьи. Так при переправе на байде через Чорный ерик была убита его жена Фаина Давыдовна (в девичестве Фабрая), и четверо детей остались по сути сиротами, которых приютили родственники. К слову, совсем недавно в Черновцах на Украине на девяносто третьем году жизни умерла старшая дочь В. Ф. Рябоконя Марфа Васильевна…
Не стану перечислять все неточности в очерке В. Н. Ратушняка и в повествовании П. Кирия. Приведу лишь один документ, доказывающий сколь далеки наши толкователи событий гражданской войны от истины. П. Кирий, пытаясь выставить В. Ф. Рябоконя эдаким зверем, пишет о том, что он убивал не только священников, но и своих товарищей, решивших выйти из камышей. Ничего подобного, конечно не было. В частности, Тит Ефимович Загубывбатько вышел из плавней еще в январе 1922 года, после разгрома отряда. Выходил он вместе с женой своего погибшего ранее брата Михаила — Александрой, которая в пути, зимой, в плавнях родила дитя… Не ясно на каком основании П. Кирий решил «исправить историческую ложь», согласно которой, якобы Загубывбатько предал и участвовал в задержании В. Ф. Рябоконя». К сожалению, предал и участвовал.
Тита Загубывбатько завербовал И. П. Малкин, обещая ему в случае захвата В. Ф. Рябоконя взять его на службу в НКВД. Но, конечно же, обманул его. Т. Е. Загубывбатько по указанию И. П. Малкина сформировал группу захвата и в конце концов задержал В. Ф. Рябоконя, прострелив ему обе руки. Вот рапорт, об этом свидетельствующий:
25 августа 1924 г. Особоуполномоченному по Славрайону т. Малкину.

Рапорт
Доношу, что Ваше распоряжение № 1 мною выполнено:секретная водная активная группа сформирована в числе 8 человек, которая может приступить к действию. Во всей группе имеется на руках две винтовки: 1. Батько Тит, 2.Пономарев Семен, 3. Михеев Николай, 4.Ставицкий Гавриил, 4. Дудка Емельян, 6. Таран Василий, 7. Левченко Михей, 8.Копылов Михаил.

И.о. начгруппы Батько.
О, как о многом могут рассказать бесстрастные документы времени… Ведь в этом рапорте Тит Ефимович Загубывбатько изменяет свою фамилию, отбрасывая ее не совсем приличную часть «Загубыв» (то есть потеряв) и оставляя только «Батько», тем самым признаваясь, что участвует в деле неправедном…
Остается сказать о том, почему же могила В. К. Погорелова и его товарищей оказалась не на хуторском кладбище, а на пустыре, почему борцы за светлое будущее оказались и после смерти отделенными от народа… Согласимся, что факт этот символический.
А сложилось так в результате следующих обстоятельств. Местные органы советской власти почему-то решили похоронить погибших 10 апреля 1924 года в ограде местной церкви. Церковь и находилась здесь, на развилке дорог при въезде в хутор Лебеди. Но священник Отец Василий воспротивился этому. Да и с какой стати атеистов надо было хоронить у церкви?.. Тогда решили похоронить их тут же, через дорогу. (Не нести же гробы на другую окраину хутора). В результате последующих «прогрессивных» преобразований церковь была разрушена, и могила оказалась на пустыре.
Правда, могила ухожена. На ней воздвигнуто надгробие из мраморной крошки с надписью, к сожалению, как я уже сказал, содержащей ошибки. Могила обнесена штакетником. Рядом посажена сосна и туя, стерегущие вечный покой погибших.
П. Кирий с каким-то злорадством пишет о том, что вот, мол, героям, защищавшим советскую власть памятник поставлен, а В. Ф. Рябоконю нет, имея в виду, что памятник поставила благодарная советская власть. На самом деле, по обыкновению, советская власть забыла своих героев, и могилу эту содержит внук В. К. Погорелова, проживающий в Лондоне. А то, почему дети В. Ф. Рябоконя защищали Родину в годы Великой Отечественной войны, а потомки председателя Совета В. К. Погорелова оказались за рубежом — наводит на многие размышления.
Следует подробнее сказать и о том, что В. Ф. Рябоконь действительно вошел в народное самосознание. В легендах, в которых он представляется народным заступником. В припевках той поры, типа: «Ой яблочко-половиночка, едет пан Рябоконь, как картиночка». А еще — в песнях. Не просто в песнях исторических, а в удивительных по глубине осмысления происходившего текстах. Такие песни не создаются из соображений пропагандистских. Вот одна из них, как видно, созданная сразу после ареста В. Ф. Рябоконя, когда прошло сообщение о его расстреле, хотя в смерть его ни тогда, ни в последующие времена люди не верили:
Плачь, Кубаню, край наш ридный,
Лэжыть убытый сын твий бидный.
Тым, Кубаню, ты нэ мыла,
Шо Рябоконя ты сгубыла.
Пишлы тучи скризь полямы,
Льються слезы скризь ричкамы.
Нэ зна в свити шо сказаты
Кубань ридна наша маты…
Мне остается лишь обратить внимание на то, что гибель В. Ф. Рябоконя в этой песне соотнесена с утратой Кубанью своего голоса, слова, то есть утратой самого смысла существования… Так в народном сознании выражено значение личности В. Ф. Рябоконя, которое в управляемых исторических и публицистических писаниях имеет к сожалению, прямо противоположный смысл…
Основываясь только на этом факте, можно сделать вывод, что все наши беды, как в прошлом, так и теперь, имеют единую природу. Происходят они из-за несоответствия и противопоставленности реальной жизни и ее мировоззренческого и идеологического обоснования и мотивации. То есть бурьян, буйствующий на заброшенных полях прежде произрастает в сознании, в головах…
Об этом следует говорить еще и потому, что общественное сознание наконец-то пришло к идее примирения, к осознанию того, что только так можно жить в благополучии далее — простив всех, в равной мере несчастных — и красных, и белых, и зеленых. Свидетельством этого является памятник примирения, установленный в краснодарском городском парке. Наш же профессиональный историк (о публицистах не говорю — какой с них спрос) вопреки этому, в таком с трудом достигнутом положении, снова выявляет «виновных» революционной народной драмы, тем самым расковыривая уже было зажившие раны на теле народа… Неужто призвание историка состоит только в коллекционировании исторических фактов (подчас сомнительных), не думая о народном самосознании, не думая о том, сливаются ли собранные им факты в единую и цельную картину народного бытия?
П. Кирий с видом непогрешимого праведника грозит московским и всяким прочим публицистам, засевшим по городам, жизни якобы не знающим; не в пример ему самому не оторвавшемуся так сказать от почвы, не понимая, конечно, сколь упрощенно, если не сказать более — примитивно его «исследование». По совместительству журналистика и история с другими видами деятельности все-таки не получаются… Другое дело, когда профессиональный историк в своих исследованиях находится всецело в плену расхожих идеологем, такое не прощается. Это может свидетельствовать о недостатке мужества, отсутствии системного мышления. Но в данном-то случае перед нами помимо идеологической ангажированности — обыкновенная неосведомленность. Тем более странно, что при этом делаются столь однозначные выводы и выносятся столь безапелляционные приговоры людям, которые ответить и защитить себя уже не могут…
Я уж не говорю о том, что первейшим и непременным условием работы историка является оценка событий с точки зрения понятий и нравов изучаемого времени.
Кем был хорунжий Кирий, оставленный генералом С. Г. Улагаем в плавнях, действительно отличавшийся зверствами, и какое он имеет отношение к нашему самодеятельному публицисту, сказать трудно. Можно лишь предполагать, что принадлежат они к одному роду. Не потому ли П. Кирий умалчивает о хорунжем Кирие? А, может быть, он просто не знает о нем, как не знает и о многом другом, тем не менее, взявшись вразумлять читателей о столь сложных событиях…
С приведенным мною рапортом Т. Е. Загубывбатько, как впрочем и с другими документами, историки и публицисты могли бы при желании ознакомиться в Краснодаре, не ссылаясь на «Казачий словарь-справочник», содержащий самые общие и до предела идеологизированные сведения о В. Ф. Рябоконе. Так они могли бы ознакомиться с актом о приведении смертного приговора в исполнение В. Ф. Рябоконю 18 ноября 1924 года в Краснодаре. Могли бы узнать и о том, кто именно исполнил этот приговор. Правда, этот акт, что меня сразу же озадачило, не имеет подписи врача… Но самое интересное, таинственное и невероятное состоит в том, что через двадцать пять лет, в 1950 году, Василий Федорович Рябоконь вновь появляется на Кубани… То есть он оказался поистине народным героем — неуловимым и бессмертным… Умер Василий Федорович по некоторым данным в 1964 году, пережив всех своих противников по «прогрессивному» переустройству жизни. Похоронен — на Молдавановке. Какой именно, мне установить пока не удалось…
О том, что за этим кроется, я и написал в своей документальной повести «Встретимся на том свете или Возвращение Рябоконя», которая будет опубликована в следующем выпуске «Соленой Подковы».

 Отправлено: 28.09.10 19:05. Заголовок: Возвращение Рябоконя..

Возвращение Рябоконя

Уцелевшие все-таки во всех несчастьях старожилы, рассказывали потом, что после выхода людей из плавней, там еще долгое время бродили брошенные ими, одичавшие кони. Они шумно шарахались по камышам, заслышав приближение человека, боясь его пуще всякого зверя. Видно кони, как часть непорочной природы, учуяли, что с людьми действительно произошло что-то неладное, немыслимое и что их теперь надо опасаться более всего. Они так и не вышли к людям, так и пропали в камышовых топях и на глухих грядах. Лишь иногда на этих грядах, поросших терновником, рыбаки с удивлением находили потом среди бурьяна их белые, обглоданные ветрами и временем, кости. Порой рядом попадалось истлевшее седло, рассыпавшееся в труху при первом прикосновении. Поржавевший кинжал или шашка — бесполезное и теперь уже ненужное оружие железное…Молчаливо склонялись они над этими скорбными останками, думая о том, что, может быть, кого-то из их родни носил этот конь. Вздохнув, садились в байды и уплывали притихшие, словно боясь вспугнуть почему-то просыпавшееся в душах неотступное и томительное чувство вины и тревоги.
Где-то до шестидесятых годов в этих прибрежных хуторах и станицах еще жили странные люди с безумным блеском в глазах на уже потухающих лицах. Их называли рябоконевцами. Сторонящиеся других людей, они молчаливо и диковато, долго и одиноко пропадали на берегах лиманов, словно кого-то поджидая. Они, оставаясь глухими к происходящему вокруг, действительно ждали на берегу своих, будучи уверенными в том, что те не погибли, а все еще скрываются в плавнях и, рано или поздно, придут, вернутся в родные хаты. Их считали чудаковатыми, и они действительно таковыми стали. Своих из плавней они так и не дождались. Теперь уже и этих странных людей не осталось. И некому больше рассказать о том, как здесь жили и умирали люди, не понимая вполне, кому они помешали на этом, таком обширном свете…
Пока составлял эту повесть из того, что еще осталось, каким-то чудом уцелело, завершилась, возбужденная мной, судебная тяжба по реабилитации Василия Федоровича Рябоконя — пришло решение Верховного Суда (от 23.09.2002 г.) в ответ на мою кассационную жалобу, с которой я туда обращался. Но сначала Краснодарская краевая прокуратура отказала в реабилитации Василия Федоровича Рябоконя потому, что «он осужден за общеуголовное преступление». Потом президиум Краснодарского краевого суда признал его виновным в том, что в июне 1920 года, в разгул террора, при задержании он скрылся и ушел в плавни. То есть, смел сопротивляться, не подставил покорно свою буйную голову на отсечение. Крепка же в России память, если и более чем через восемьдесят лет об этом все еще помнится…
Примечательно, что в 1920 году пытались арестовать его не как бандита, а как казака и офицера. Это доказывается и тем, что в приговоре 1924 года он не обвиняется ни в чем, совершенном в 1920 году …
При этом обстоятельства этого «общеуголовного преступления» отметаются напрочь, в то время, как они многое объясняют. А состояли они в том, что свое «общеуголовное преступление» В. Ф. Рябоконь предпринял в ответ на террор, массовый захват заложников, их высылку и расстрел. Как понятно, лишь по одному подозрению. Если наше право и сегодня все еще считает В. Ф. Рябоконя «бандитом», то это по крайней мере странное право, так как без всякой правовой оценки остаются десятки, если не сотни семей заложников (Один из списков которых я привел в повести), пострадавших безвинно… Здесь ведь общим и безнадежно запоздалым, чисто декларативным осуждением репрессий обойтись невозможно.
Ясно, что «бандитизм» Рябоконя, его сопротивление стало естественным ответом на те «революционные преобразования», которые проводились, на то безумие по переделке, «перековке» народа, которое было предпринято в России. Странная во всем этом обвинении логика, точнее, отсутствие ее и всякой причинно-следственной связи. Суд земной и Суд Божий не в ладах все еще у нас в России…
Рябоконь выступал, прежде всего, против атеистической, коммунистической идеологии, вызывающей террор и уничтожение народа, о чем свидетельствуют сохранившиеся его обращения к народу, оставаясь человеком глубоко верующим. Но теперь-то, когда эта самая идеология признана на государственном уровне разрушительной, он-то, почему все еще остается преступником? Нет ответа…
Его обвиняли в грабежах мирных жителей, чем действительно занимались разбойные банды, которых в условиях развязанного в стране хаоса, было немало. Но о грабежах и о заботе об этих самых мирных жителях говорить не тем, кто устроил грабеж, вселенский погром страны и геноцид народа …
Из этой странной нелогичности выходит единственный вывод: насилие в России все еще продолжается. Конечно, в иных формах и в иных идеологических мотивациях, согласно новому «велению времени», но продолжается… При этом народный характер, как понятно, тут не нужен. Он — самая большая опасность, так как самим фактом своего существования обнажает и обличает суть происходившего и происходящего. Именно поэтому Василий Федорович Рябоконь все еще остается опасным.

Пантелеймона Дудника, Омэлька Дудку, как его чаще звали, арестовали в 1937 году. Хуторяне тогда удивлялись, недоуменно спрашивая друг друга: а этого за что взяли, ведь он слыл вроде бы как героем, бравшим самого Рябоконя? Оказалось, что взяли его не за политику, а «за бэкив». Попытался хитрый Омэлько увести колхозных волов, посягнул на социалистическую собственность, вот его и взяли. Вороватым был Дудка… Не помогли ему и заслуги, его, можно сказать, героическое прошлое.
В 1936 году умер Тит Ефимович Загубывбатько. После ареста Рябоконя он покинул родные края. Может быть, учуял умный Тит, что на Кубани грядет голод, а, может быть, просто так совпало, ведь он работал в агрокомбинате и там, куда его посылали. Жил он в Карелии, сначала в селе Керети, а потом в Кандалакше. Позже, приехав в отпуск на Кубань, поработал в Приазовском зерносовхозе заместителем директора. Потом получил назначение в Азербайджан, директором зерносовхоза в село Канышлаг. Сначала уехал один, а потом туда перебралась и его семья. Жена Мария Яковлевна, та самая восемнадцатилетняя Маня, которая вышла в 1929 году замуж за сорокалетнего Тита Ефимовича, дочь Якова Казимирова, которого в мае 1924 году убили рябоконевцы в ночной перестрелке в станице Новониколаевской. Уехала с крохотными сыновьями Леней и Севой и своей семнадцатилетней сестрой Павлиной.
Там они жили хорошо, но вскоре зерносовхоз признали нерентабельным и ликвидировали. Тит Ефимович организовал погрузку сельскохозяйственной техники на железнодорожные платформы, а сам заболел. Заболел внезапно и тяжело.

Что-то случилось с ним невероятное. По природе своей оптимист, обладающий предусмотрительностью, осторожностью и даже изворотливостью, Тит Ефимович как-то сразу сник, утратив ко всему интерес. Может быть, в этой злой жизни, которую он, казалось, перехитрил, ему вдруг со всей беспощадностью открылась простая истина, которую не так просто было осознать и с которой невозможно было смириться: вся его жизнь, которую он так берег, ради сохранения которой шел на хитрость, имела смысл и значение только в кругу тех людей, с которыми он жил на родном хуторе, среди ровесников, с которыми входил в эту страшную смуту и с которыми хоронился по плавням, не предполагая, как обойдется со многими из них судьба. Без них и его жизнь теряла былую ценность и значение. Без них ему теперь не особенно и хотелось жить…
Эта мысль казалась ему теперь такой простой и ясной, и было смертельно обидно, что ее нельзя было постичь иначе, кроме как на собственном горьком опыте, оставаясь теперь одним, никому, кроме них, ушедших, не нужным. И от того, что эта мысль была столь простой, но досталась ему так дорого и была уже непоправимой, от этого что-то тупо болело в голове и холодило душу.
Какая досада. Как он мог не догадаться об этом раньше, зачем эта истина со всей беспощадностью открылась ему только теперь, так запоздало? Знай он это раньше, может быть, все у него сложилось бы иначе.
25 июля 1936 года он умер от воспаления головной оболочки мозга. Ему не было еще и пятидесяти лет.
Жена его в 1947 году вернулась на Кубань. Ныне Мария Яковлевна Скляр живет в Приморско-Ахтарске с сыном Всеволодом, вот уже больше полувека…
Малкин Иван Павлович, ловивший Рябоконя, дослужится до начальника УНКВД Краснодарского края. Тот самый Малкин, который зверствовал, подавляя Вешенское восстание на Дону, а потом останавливал публикацию «Тихого Дона», описывающего это восстание. Заслуженный чекист, награжденный за борьбу с бандитизмом орденом Красного Знамени, а за борьбу с «врагами народа», то есть просто с народом — орденом Красной Звезды, был арестован в декабре 1938 года. Повинный в незаконных массовых репрессиях, по сути заливший кровью Кубань, этот «почетный чекист» был исключен из партии, как враг народа. Ордер на его арест подписал лично Лаврентий Берия. Он обвинялся в причастности к антисоветской правотроцкистской организации, в нарушении социалистической законности и применении недозволенных методов следствия. Второго марта 1939 года на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР он был приговорен к расстрелу. И расстрелян. Без права реабилитации. Пришло, видно, время, когда творцы революции, умевшие только убивать, оказались ненужными, лишними…
Примечательно, что обвиняя Малкина, ему почему-то припомнили давнюю работу в тылу белых, где он был резидентом. Припомнили вроде бы вдруг и Улагаевский десант, который, обманув разведку красных, высадился совершенно неожиданно в Приморско-Ахтарской. Оказывается, Малкин шпионил в это время при штабе Улагая, был там но, видимо, сообщить о месте высадки десанта просто не имел возможности. Странно, что припомнили ему и это. Ведь, все-таки прошло восемнадцать лет…
И кажется, только Василий Федорович Рябоконь пережил всех своих бывших соратников и противников. Если, конечно, верить людским свидетельствам и народной молве. А не верить им нет никаких оснований.

По всякой логике он должен был погибнуть первым. Но вопреки, казалось бы, неоспоримым и несомненным фактам и даже документам, несмотря на расстрельный приговор, многочисленные свидетельства говорят о том, что он все-таки остался жив.
Для маловерных, для тех, для кого тайн человеческих кроме кроссвордов не бывает, приведу этот страшный документ — акт о приведении в исполнение расстрельного приговора. Пусть думают, что так именно все и произошло, если есть на то бесстрастная и вроде бы неоспоримая бумага… О, если бы нашу трудную российскую историю можно было изучать только по архивным бумагам…
АКТ № 33 1924 года, ноября 18 дня, гор. Краснодар
Мы, нижеподписавшиеся — комендант КУБОКРОТДЕЛА ОГПУ Вдовиченко и ДЕЖком Степанов составили настоящий акт в следующем:
Сего числа в 11 часов вечера нами во дворе КУБОКРОТДЕЛА ОГПУ в специально оборудованном для сего помещении, приведено в исполнение согласно приказания по КОО ОГПУ за № 32 от 18 ноября с.г.— постановление политтройки по борьбе с бандитизмом на территории Кубани от 16 ноября с.г. утвержденное Крайполиттройкой от 17 ноября 24 г.— по делу гр. Рябоконь Василия Федоровича, приговоренного к высшей мере наказания — РАССТРЕЛУ.
В результате, вышепоименный гражданин Рябоконь, от огнестрельного ранения в голову, после освидетельствования трупа, оказался убитым насмерть.
Вышеизложенное, свидетельствуем своими подписями.
Примечание: прокурор был поставлен в известность.
Комендант КУБОКРОТДЕЛА ОГПУ Вдовиченко.
ДЕЖком Степанов.
Теперь уже, видимо, невозможно установить, откуда и почему в людях возникла эта непоколебимая уверенность, причем, с самого начала, с 1924 года, в том, что Василия Федоровича не расстреляли и что он остался жив.
Зная коварство Малкина, можно было бы предположить, что это он преднамеренно пустил такой слух. Но зачем ему это было нужно? Чтобы соратники Рябоконя быстрее выходили из плавней? Но они выходили бы только точно зная, что Василий Федорович не расстрелян. И потом, свидетельства эти носят такой характер, что их невозможно заподозрить ни в преднамеренности, ни в организованности.
Дочь Василия Кирилловича Погорелова, погибшего от рук рябоконевцев, Пелагея Васильевна Махно так прямо и говорила, что Рябоконь был знаком с Малкиным. Тот положил его в больницу, а потом отпустил: куда хочешь, туда, мол, и иди. Василий Федорович пошел к дочери Марфе, но та боялась, что их всех арестуют. И тогда он ушел к своей сестре в Лабинск.
Восьмидесятилетний житель станицы Староджерелиевской Михаил Лукич Монако сказал мне о том, что они в станице никогда не сомневались в том, что Василий Федорович Рябоконь жив. Да и многие люди видели его.
Как вспоминала Ульяна Епифановна Гирько, жена Андрея Лазаревича Гирько, ловившего Рябоконя, где-то в 1956–57 годах, в сельский совет станицы Староджерелиевской, его председателю Белякову Александру Филипповичу приходила откуда-то бумага с просьбой дать характеристику на В. Ф. Рябоконя. Ульяна Епифановна работала в сельском совете техничкой, а потому и знала об этом.
Кума Василия Федоровича Ефросинья Михайловна Барсук, прожившая сто три года и умершая в 1986 году, не болевшая и пребывавшая в доброй памяти, за два года до смерти поведала своему внуку Николаю Антоновичу Соколовскому тайну. Рассказала о том, что где-то в шестидесятых годах на Лебеди приезжал Василий Федорович Рябоконь.
Она ведь хорошо его знала и ошибиться никак не могла.
В молодости она была в Екатеринодаре в прислугах, в богатом доме. Помнила о том, как приходили какие-то странные люди к хозяину и требовали денег на революцию: не дашь, спалим фабрику…
Рассказывала она и о том, что уже в молодости Василий Федорович отличался активностью. На хуторе были какие-то сектанты, собиравшиеся в молельном доме. И вот однажды она пошла туда ради интереса. Вдруг заходит Василий Федорович и шепчет ей на ухо: «Кума, а ну мотай отсюда, сейчас будем разгонять этих убогих…» И якобы действительно разогнали. Во всяком случае, хуторянам запомнилась комическая картина, какую преднамеренно никак не придумаешь. Какой-то мужик, выскочив в переполохе из этого молельного дома, попал головой в драбыну (лестницу) и с ней на шее бежал домой по улицам хутора. Его испуг был столь велик, что когда он подбежал к своей хате, то никак не мог понять, что же ему мешало попасть в дверь…
Рассказывала Ефросинья Михайловна и о том, что в память о Василии Федоровиче у нее сохранилось подаренное им ожерелье. Когда уже позже она попыталась его сдать в магазин, то там немало удивились его драгоценности, спрашивая: «Откуда у вас это, бабушка?» Не могла же она сказать о том, что это — подарок самого Василия Федоровича Рябоконя…
Может быть, он действительно приезжал взглянуть на родное пепелище и попрощаться с родным хутором навсегда. Ефросинья Михайловна видела, как белая «Волга» проехала сначала на Золотьки, где когда-то был дом Рябоконя, потом по улицам хутора. Неподалеку от нее остановилась, и из нее вышел пожилой худощавый человек. Конечно, он узнал свою куму, Фросю Барсук, но вида не подал, надеялся, что она его не узнала. И когда уже сел в машину, через заднее стекло оглянулся. По тому, как она пристально смотрела ему вослед, как комкала темно-синий фартук в горошек, прикладывая его к глазам, он понял, что она его тоже узнала…
Как-то в 1961 году Александра Давыдовна, жена Михаила Загубывбатько, погибшего еще в 1921 году, та самая Александра Давыдовна, которая была в плавнях с Рябоконем, и которую выводил в хутор Тит Ефимович Загубывбатько, вернулась домой взволнованная и рассказала детям своим Нюре и Феде о том, что только что видела на базаре Василия Федоровича Рябоконя: «Вин стояв и дэвывся на мэнэ, а я на його. А пидийты ни вин до мэнэ, ни я до його нэ пусмилы». И сколько ей не говорили о том, что это мог быть кто-то похожий на него, она стояла на своем, будучи абсолютно уверенной, что это был он…
Дочь Александры Давыдовны Анна Михайловна Стеблина рассказала мне о том, как она еще в 1928 году невольно подслушала разговор мамы с отчимом Парфентием Павловичем Стрелец: «Я учила уроки при лампе. Федя спал на печке. Мама и Парфентий Павлович легли за ширмой спать. Я долго занималась и вот слышу, как мама спрашивает: «А чи жэвый Васыль Хвэдоровыч Рябоконь? Вин жэ нэ вэходыв из плавнив добровольно, його ловылы». Парфентий Павлович ответил: «Его же увезли в Москву. Где-то живет, да еще и работает на должности». Мама удивилась: «Та нэвжэли?» Но он маме так и не сказал, кто ему говорил об этом. Парфентий Павлович был человеком предусмотрительным и знал, что можно говорить, а чего нельзя. Потом я слышала и от других людей, что его увезли в Москву».
Анатолий Алексеевич Матвиенко из станицы Полтавской, племянник Андрея Лазаревича Гирько, воспитывавшийся в его семье, рассказал мне, что в молодости он учился в культпросветучилище с Эриком Павловичем Шкуратовым и тот уверял его, что в Приморско-Ахтарске он видел могилу Василия Федоровича Рябоконя.
Некоторые жители хутора Лебеди и сегодня утверждают, что они знают, где похоронен Василий Федорович, но где именно, не говорят, скрывают.
Как-то я поехал на хутор Протичка, чтобы встретиться с Захаром Ивановичем Беспалько, 1916 года рождения. Родом он был с хутора Лебеди, а отец его Иван Семенович возглавлял отряд самообороны и, говорят, был первым на уничтожение в списке Рябоконя, хотя вряд ли такие списки у Рябоконя были. Дед его Семен Алексеевич, 1858 года рождения, тоже состоял в этом отряде. Был у него хороший карабин, но хлопцы выдурили его у деда, дав ему взамен французскую винтовку. И вот однажды дед охранял сельский совет, когда ночью подъехали какие-то люди. Он крикнул: «Стой, кто идет?» Ему ответили: «Рябоконь!» Поднялся переполох, стрельба. Дед залег за забором с винтовкой. На него едет Рябоконь, проезжает рядом, а он не может выстрелить, то ли винтовку заело, то ли еще что. Потом он говорил, что в него, Рябоконя, винтовка не стреляет…
Когда 10 апреля 1924 года на хутор Лебеди прибыл землемер Иванов, встречаться должны были в хате Беспалько. Иван Семенович сказал жене, чтобы приготовила чего-нибудь, так как вечером будет заседание. Но потом решили все же встретиться в хате Погорелова…
Захару Ивановичу Беспалько не было никакого резона что-то придумывать и приукрашивать, так как отец и дед его боролись с Рябоконем. В 1950 году он был председателем колхоза на хуторе Протичка. Однажды его вызвал начальник районного НКВД, он и фамилию его запомнил — Виноградов — и спросил о том, помнит ли он Рябоконя.
- Ну как не помнить,— ответил Захар Иванович.
- Так вот,— сказал Виноградов,— он отсидел свои двадцать пять лет и отпущен. Мы против него ничего не имеем, но если появится у вас, информируйте.
Это немало удивило Захара Ивановича. Но Рябоконь в его хуторе не появлялся и докладывать не пришлось. Говорили, что он уехал к своей сестре в Лабинск.
Федор Михайлович Загубывбатько, племянник Тита Ефимовича рассказывал мне, что был у него хороший товарищ Иван Стежко, инструктор райкома партии, который однажды в доверительной обстановке встречался с бывшим сотрудником НКВД и тот его спросил:
- А вы знаете о Рябоконе? Он ведь жив!
- Да какой там жив…
- Нет, я вас уверяю, что жив. Я работал в НКВД и знаю, что его направляли на учебу в Москву…
Может быть, была и такая нечаянная встреча на базаре, куда Василий Федорович любил заходить и мог зайти скорее по привычке, чем по надобности. Он рассматривал какой-то скобяной и шорный товар, когда кто-то прерывисто задышал ему в самое ухо:
- Василий Федорович, это вы?
И он, не поворачиваясь и не дрогнув ни единым мускулом, все так же рассматривая товар, тихо ответил:
- Нет, браток, обознался, Василий Федорович остался там, в двадцать четвертом годе, в плавнях. Может, и до сих пор там блукает. А тут его нет, нэма, за ненадобностью…
И потом коротко взглянул, пытаясь угадать, кто с ним говорит. Но этого небритого станичника в потертой фуфайке и кособокой шапке не припомнил. Может быть, просто не узнал, ведь люди быстро изменились в те смутные годы.
А удивленный казачок долго смотрел ему вослед, может быть, пытаясь распознать знакомую походку. Но кому об этом расскажешь. Да и поверит ли кто этому…

Было еще одно смутное обстоятельство, может быть, главное, говорящее в пользу того, что Василий Федорович остался жив. Ходили слухи о том, что ему было доверено на охрану золото Кубани, так называемое золото Рады, которого до сих пор так и не нашли. Где оно находится, знали совсем немногие, в том числе якобы и Василий Федорович.
Незадачливые кубанские самодеятельные публицисты, доморощенные мыслители, пытаясь выставить Рябоконя эдаким простаком, полагали, что он ищет в плавнях какие-то клады. А клады там действительно могли быть, так как в позапрошлом веке в этих лиманах орудовала разбойная шайка некоего Яблокова. Но само упоминание о каком-то кладе и золоте в связи с именем Рябоконя, тем более, что в Раде он был представителем своего полка, примечательно, так как легенды произрастают обычно из действительных, исторических фактов…
После поимки Рябоконя все сразу как-то переменилось. Внешне это ни в чем вроде бы и не сказалось, переменилось в самих людях. Уставшие от нескончаемой, им непонятной борьбы, они затаились в опустошающем души испуге, уже точно зная, что правды нет на этом свете, и ожидая теперь уже чего угодно. Что-то пошатнулось в человеческом мире окончательно.
Нам остается лишь попечалиться над трудными судьбами и красивыми душами этих людей, сгоревших в пламени вселенского пожара, так и не понявших, откуда и почему к ним пришла беда, в чем и перед кем они виноваты. Они сгорели бесследно, лишенные даже того, посмертного поминания и участия в их судьбах, на которое имеет право каждый человек, однажды просиявший в этом мире. На этой злой земле им не досталось не только памяти, но даже могил…
Не могла, не должна была затеряться такая личность, как Рябоконь, какие бы перемены и трагедии не происходили в родных пределах. И можно только сожалеть о том, что мы столь запоздало к ней обращаемся, когда уже смыты беспощадным временем многие подробности ее жизни, да что там — когда уже отошла эта беспокойная эпоха, и настала иная, не менее беспокойная. В этом возвращении Рябоконя, пусть и запоздалом, я и вижу задачу, и ни в чем не более. Это важно не столько для него самого и его сподвижников, которым уже давно не больно, сколько для нас, ныне живущих, чтобы понять наше, не менее запутанное и неопределенное время. И главное — вселить уверенность своим современникам в то, что ничего в нашей трудной жизни не бывает напрасным, ничего не проходит бесследно, что если в ней что и было драгоценного и трагического, в чем проявлялась сила человеческого духа — это не может затеряться во времени, не может пропасть бесследно, как малая порошинка, как семя, занесенное случайным ветром на худосочную почву. Как бы его не прятали и не принижали, оно все равно всплывет из прошлого и займет свое истинное место. Рано или поздно придет если не судия, то отыщется старательный хроникер или краевед-собиратель, который в меру своего разумения, сам, не вполне понимая то, что он делает, свершит эту, ему предназначенную миссию по восстановлению, отнюдь не случайно выпавшего из непрерывного и неостановимого течения жизни…
Легенды о возвращении В. Ф. Рябоконя в 1950 году и до сих пор бытуют на Кубани. Уже после Великой Отечественной войны однажды в Нижней Баканке, ко двору сына В. Ф. Рябоконя Ивана Васильевича, по улице Набережной, подошел какой-то нищий, старец с длинной седой бородой и палкой-посохом, которым он отгонял бродячих собак. Тогда, в трудные послевоенные годы нищие, бродящие по улицам хуторов и станиц, не были редкостью, и все же их опасались, не всегда привечая, так как и сами жили впроголодь.
Не знаю, о чем просил этот старец. Но Ивана Васильевича дома не оказалось, а его жена Мария, испугавшись нищего, не приветила его, отказав в милостыне. Как говорит и до сих пор предание, это был Василий Федорович Рябоконь, приходивший к своему сыну Ивану, но свидеться с которым ему так и не довелось…
Куда он ушел отсюда, палимый солнцем и снедаемый обидой, неизвестно. Возможно, подался в Приморско-Ахтарск, а, может быть, в Лабинск, к своей сестре Ольге Васильевне, а, может быть, скитался неприкаянным по родной Кубани до своего вечного упокоения. Может быть, и до сих пор скитается, как некий дух изгнания, незримый и мало кем узнаваемый…
Больше его не видел никто никогда. Во всяком случае, далее смолкают предания, оставляя его таким же не смирившимся, неузнаваемым, таинственным, загадочным и живым, разжигающим воображение и волнующим душу всякого человека, не утратившего живого восприятия этого такого неласкового мира…
А в нижней Баканке внук Василия Федоровича Василий Иванович Рябоконь с гордостью показывает мне семейные реликвии — два фарфоровых пасхальных яйца — призы В. Ф. Рябоконя, завоеванные им на скачках. Искусно расписанные крашенки с надписями «ХВ» — Христос Воскресе! Это последние, сохранившиеся реликвии, к которым прикасалась рука Рябоконя. Прикоснувшись к ним, я не испытал никакого мистического трепета. Но Боже мой, как же сохранилось и как пронеслось через такое жестокое время это вечное, исцеляющее душу — Христос воскресе!..

Ходили упорные слухи о том, что Василий Федорович Рябоконь доживал свой век на Кубани. Умер он в 1964 году и похоронен на какой-то Молдавановке…
Не попала, к сожалению, в мою повесть жена Василия Федоровича Фаина, мать его четверых детей, хлебнувшая горя полной мерой, может быть, как никто иной. С июня 1920 года, когда Василий Федорович вынужден был скрыться в плавнях, она с детьми, как говорили мне родственники, пряталась по собачьим будкам. Потом Василий Федорович пристроил ее в дом какого-то состоятельного человека под видом домработницы. Периодически она уходила к мужу в плавни, даже с младенцем Гришей.
Она была убита, когда на Троицкую субботу переправлялась на лодке через ерик. Кто-то выследил ее и выстрелил в нее из камышей. Как понятно, это была месть Рябоконю. Так его побольнее хотели ужалить переустроители жизни. В согласии со своей моралью и звериными повадками…
Никаких иных сведений о ней больше не удержалось. Правда, есть ее старая фотография у дальних родственников в Краснодаре. Но она находится вместе с какими-то вещами в гараже. А это ведь надо туда сходить и поискать… Словом, совершить прямо-таки подвиг, не ожидая за это никакой награды… И все же внук В. Ф. Рябоконя Владимир Иванович Рябоконь разыскал одну старую, уже вытертую фотографию, на которой изображена Фаина со своей матерью и детьми — Марфой, Семеном, Иваном… Красивое, волевое лицо казачки с упрямым взглядом, пронизывающим немыслимое время… Теперь мы хоть как-то можем представить ее облик и тем самым помянуть многострадальную душу, ее — Фаины Давыдовны Рябоконь, в девичестве Фаброй…

Это кажется невероятным и невозможным, но в то время, когда уже, не осталось никого из участников тех трагических событий двадцатых годов в приазовских плавнях, в Черновцах на Украине все еще жила дочь Василия Федоровича Рябоконя девяностодвухлетняя Марфа Васильевна Гончарук (Титаевская). Как уберегло ее такое беспощадное время?..
Но оказалось, что с Марфой Васильевной и ее детьми связаться и встретиться не так просто. Конечно, возраст. Но дети и внуки Рябоконя неохотно вспоминают о своем знаменитом, легендарном на Кубани деде, что вполне понятно: кому приятно быть родственником «разбойника» и «бандита». Но это не значит, что они его осуждали. И тем более, никогда не отрекались от него. Видно, знали истинную цену «бандитизма» своего деда. Но, кроме того, тут вмешивались более поздние события, периода Великой Отечественной войны.
Дело в том, что Марфа Васильевна после того, как погибла ее мать Фаина Давыдовна, жила у разных верных людей. Ее передавали из рук в руки. Пока она не оказалась у своей тетки, сестры отца Полины Васильевны. Тетка была женщиной суровой и даже злой. Видимо, поэтому Марфе пришлось столь рано выходить замуж, в шестнадцать лет.
Муж Марфы Васильевны Иван Игнатьевич Титаевский во время войны ушел с немцами и все эти послевоенные годы проживал в Англии. На родину он не приезжал.
Иван Игнатьевич принадлежал к состоятельному роду хутора Лебеди. Его отец имел кирпичный завод. И сейчас еще на хуторе Лебеди, найдя старый кирпич, можно увидеть на нем клеймо хозяина — «Т», то есть Титаевский. Но сам Иван Игнатьевич к былой состоятельности своих предков не имел уже никакого отношения. Он полностью окунулся в новую жизнь. Был партийным. И не мог тогда даже предположить, какую злую шутку сыграет с ним переменчивая судьба.
Неприятности с властью начались у Ивана Игнатьевича еще до войны. Его намерение жениться на Марфе, дочери Василия Федоровича Рябоконя, вызвало среди партийцев переполох и недоумение. Как это, член партии может жениться на дочери бандита… Вопрос был поставлен, что называется, ребром: или партия, или Марфа. Иван Игнатьевич выбрал Марфу, хотя, как говорят, она не очень его и любила. Вышла замуж скорее вынужденно, дабы избавиться от злой тетки.
Как случилось, не знаю, хотя этому нет никакого оправдания, но Иван Игнатьевич Титаевский оказался у немцев. Вместе с ними он и отступал с Кубани. На Украине он оставил Марфу Васильевну с детьми, так как она должна была вот-вот родить.
В больнице, где рожала Марфа Васильевна, при родах умерла жена сотрудника НКВД Гончарука. И тот взял Марфу Васильевну вместе с ее детьми и своим сыном Антоном к себе. Так она стала его женой. Да и куда ей было деваться в голодное, военное время с оравой детей. Стерпелось и слюбилось…
В Черновцах живет дочь Марфы Васильевны — Валентина Ивановна, та самая, которая родилась в 1945 году. Другая ее дочь Лидия Ивановна Очкас живет в Петропавловске-Камчатском. Она, как видно по всему, стремилась вернуться на родину, но ее возвращение на Кубань оказалось несчастным и даже трагическим.
Она приехала в станицу Ивановскую, где жила тетка по матери Лина, Олимпиада. Там, в Ивановской, она вышла замуж за врача Николая Степановича Очкас. Но с ним произошла поистине трагедия. Говорят, он не выписал без всяких на то оснований справку жене какого-то местного начальника. И его уволили с работы «за грубость». Вполне возможно, так оно и было, ибо знаю, что эта местная сельская «знать», как теперь говорят, «элита», вылезшая из грязи даже не в князи, а всего лишь на одну крохотную ступеньку над всеми остальными, способна творить непоправимые бесчинства.
Потрясенный случившимся, а главное, несправедливостью Николай заболел. Попытался найти работу в Приморско-Ахтарске. Но снова вернулся в станицу Ивановскую, где, в конце концов, повесился…
Выбитая горем из жизни, Лидия Ивановна покинула Кубань. Жила в Нижнем Тагиле. Долго ее носило по свету пока она, наконец, не осела в Петропавловске-Камчатском. Думала на год-два, а оказалось на всю жизнь…
Сын Рябоконя Семен Васильевич был на фронте, служил переводчиком. Попал в плен. Больше о нем никаких сведений не доходило. Скорее всего, пропал на чужбине, на неметчине, как сгинули сотни тысяч солдат той Великой войны.
Сын Иван Васильевич, тоже участник Великой Отечественной войны, жил в поселке Нижнебаканском. Там уже в семидесятые годы он погиб, случайно попав под поезд. В поселке Нижнебаканском живут внуки Василия Федоровича Рябоконя Владимир Иванович и Василий Иванович и их правнуки.
Муж Марфы Васильевны Иван Игнатьевич Титаевский жил в Лондоне, где общался и дружил со своим лебедевским хуторянином Василием Матвеевичем Погореловым, внуком убиенного Рябоконем Василия Кирилловича Погорелова. Чужбина, видно, сдружила их, заставив забыть российскую распрю. Иван Игнатьевич в середине восьмидесятых годов погиб, случайно попав под машину.

Когда дописывались эти строки, с Украины пришла скорбная весть о том, что в Черновцах на девяносто третьем году жизни умерла старшая дочь Рябоконя Марфа Васильевна Титаевская (Гончарук),— последняя кровинушка его, рассеянного по свету семейства…
Самая короткая и самая печальная судьба выпала младшему сыну Рябоконя Грише, безвинному дитяти. Тому самому младенцу, которого выкрадывал в плавни Василий Федорович из дома фельдшера Зеленского под видом свадьбы.
После того, как жена Василия Федоровича Фаина Давыдовна была кем-то убита, при переправе на байде через ерик, Гришу, еще совсем маленького, забрали какие-то сердобольные люди. По слухам воспитывался он в семье Бучинских, в станице Гривенской. Но, оставшись совершенно один среди воюющих злых людей, мальчик решил разыскать свою старшую сестру Марфу. И отправился к ней. Но к ней он так и не дошел. Его нашли в придорожной канаве умершим, с каким-то жалким дорожным узелочком… Марфа Васильевна и до последних дней своих плакала и винила себя, вспоминая об этом. Но где именно это произошло, теперь уже никто не помнит…

П.Ткаченко
г. Москва — станица Старонижестеблиевская Краснодарского края

http://www.noxog.ru/aljmanah-solenaya-podkova-/etot-tainstvennyy-ryabokonj.html<\/u><\/a>

 Отправлено: 28.09.10 19:08. Заголовок: Понимая, что за учин..

( продолжение об атамане В.Рябоконе).

Понимая, что за учиненные казни последуют ответные меры со стороны красных, вместе с отступающими в Крым, а затем и за границу ушли многие казаки станицы. Другие, объединившись в "бело-зеленые” отряды, продолжали сражаться против Советской власти. Наряду с казачьими партизанскими отрядами действовали формирования, состоявшие из иногородних. В 1921 году одним из таких отрядов был убит председатель Поповичевского ревкома И.И Скляр. Всего на Кубани насчитывалось свыше 30 крупных "бело-зеленых” отрядов.

Одним из самых легендарных борцов за Казачью Идею можно назвать В.Ф. Рябоконя. Пять лет он и его соратники наводили ужас не только на представителей новой власти, но и на всех ей сочувствующих. Василий Федорович героически воевал на фронтах Первой Мировой войны, затем в рядах Добровольческой армии, дослужившись до чина сотника. В 1920 году он отказался уйти с войсками Улагая, а, собрав отряд единомышленников, укрылся в Приазовских плавнях. Среди непроходимых болот было оборудовано несколько лагерей. Прекрасно зная местность, рябоконевцы могли неожиданно появиться в любом хуторе или станице, создавая миф о своей неуловимости. Успеху этих операций способствовала широкая ветвь осведомителей, которые передавали сведения о расположении частей особого назначения, предупреждали о готовившихся акциях против камышовой братии. Снабжение отряда шло за счет обложенных данью хуторян и станичников, а так же – грабежей, проходящих мимо обозов отрядов продразверстки. Первое время, несомненно, многие казаки поддерживали Рябоконя в его борьбе с Советами, но со временем, понимая бесперспективность сопротивления, все чаще отказывали ему в помощи. С такими расправлялись безжалостно. При въезде в хутор Лебеди установлен памятник четверым казакам, обвиненным в расколе и покушении на Рябоконя, они были привязаны арканами к седлам и удушены, зачастую в экзекуциях участвовал сам Рябоконь. Осенью 1924 года место расположения лагеря было обнаружено чекистами. В бою В.Ф. Рябоконю прострелелили обе руки, вследствие чего он не мог сопротивляться. Лихого казака схватили и в 1924 году расстреляли в тюрьме Екатеринодара. На этом вооруженный этап борьбы за самостийность Кубани закончился, но так называемый политический бандитизм имел место еще в течении многих лет.

 Отправлено: 18.02.11 23:55. Заголовок: 1886 год. В Екатерин..

Генерал А.Г.Шкуро.


20 февраля 1886 года. В Екатеринодаре родился будущий генерал Кубанского казачьего войска и активный участник борьбы против советской власти Андрей Григорьевич Шкуро.
Родился он в семье зажиточного казака, дослужившегося до полковника. После окончания Пашковской станичной школы поступил в подготовительные классы Александровского реального училища в Екатеринодаре. В 10-летнем возрасте Андрей Шкуро был отправлен на учебу в 3-й Московский кадетский корпус.
Осенью 1905 года, будучи еще учеником седьмого класса, Андрей Шкуро участвовал в «кадетском бунте», за что в числе 24 человек предназначался к исключению из корпуса, но благодаря великому князю Константину Константиновичу был «амнистирован» и снова принят в число кадетов.
Затем Андрей Григорьевич Шкуро состоял в казачьей сотне Николаевского кавалерийского училища, по окончании которого был произведен в офицеры.
Весной 1908 года прибыл в 1-й Екатеринодарский конный кошевого атамана Захария Чепеги полк, стоявший гарнизоном в кубанской столице.
Андрей Григорьевич Шкуро – участник 1-й мировой войны. Он командовал особым партизанским отрядом, отличился налетами на германские тылы. Неоднократно был ранен, награжден орденом святой Анны 4-й степени, Георгиевским оружием и представлен к Георгиевскому кресту.
В начале мая 1917 со своим отрядом прибыл на Кубань, на станцию Кавказская и после двухдневного отпуска двинулся по железной дороге на Баку, а оттуда – пароходом на Энзели. А в мае следующего – 1918-го года – возглавил белоказачий мятеж против советской власти в районе Кисловодска. Но был вынужден бежать на Кубань. Здесь он сформировал 10-тысячный отряд и в июле захватил Ставрополь. Разграбив город «бойцы» генерала Шкуро жестоко расправились со сторонниками советской власти.
Но под ударами Красной Армии Шкуро вскоре оставил Ставрополь и соединился с Добровольческой армией генерала Деникина, в которой командовал казачьей бригадой, дивизией, а затем конным корпусом.
В мемуарах современники генерала не раз отмечали: «войска под командованием Шкуро отличались исключительной жестокостью, недисциплинированностью, занимались безудержными грабежами, что вызывало недовольство даже белогвардейского командования».
После поражения белого движения Андрей Григорьевич Шкуро эмигрировал за границу, выступал во главе группы казаков – цирковых наездников. А во время Второй мировой войны сотрудничал с гитлеровцами, руководил вербовкой добровольцев в казачьи корпуса.
Позже сам оказался в руках советского правительства. И по приговору Военной коллегии верховного суда СССР был казнен.

 Отправлено: 19.02.11 00:11. Заголовок: http://pics.qip.ru/1..

Вячеслав Григорьевич Науменко.

25 февраля 1883 года. В станице Петровской родился Вячеслав Григорьевич Науменко (1883 – 1979, США), войсковой атаман Кубанского казачьего войска в эмиграции с 1920 по 1958 годы.
Вячеслав Григорьевич окончил Воронежский кадетский корпус и Николаевское кавказское училище, службу начал в чине хорунжего в 1-м Полтавском казачьем полку. В канун первой мировой войны прослушал курс военной академии и был причислен к Генштабу. На фронте нес службу в казачьих и армейских штабах, был награжден золотым оружием.
В 1918 году участвовал в первом и втором Кубанских походах, в декабре того же года был назначен членом Кубанского краевого правительства по военным делам. В период гражданской войны командовал конным полком, бригадой, дивизией и конной группой, был дважды ранен.
В 1920 году эвакуировался с казачьими частями из Крыма на остров Лемнос, где был избран походным войсковым атаманом, затем перебрался в Югославию. Во время второй мировой войны, в 1944 году, выехал в Германию, но вскоре направился в Северную Италию, где против союзных войск сражался казачий корпус, по пути туда в Тироле сдался американцам. Через некоторое время был отпущен к семье в город Кемптен. В 1949 году прибыл пароходом в США, привезя, привезя с собой войсковые регалии и казачий архив.
Несколько месяцев велось расследование его деятельности в Югославии во время германской оккупации и в Главном управлении казачьих войск в Берлине. Дознание не установило состава преступления в его действиях. Получив разрешение на жительство в США, поселился под Нью-Йорком. В 1958 году сложил с себя полномочия атамана, занимался исследованием истории Кубанского казачьего войска.
В эти годы Вячеслав Григорьевич писал: «Прошлое казачества и его заслуги перед Родиной всем известны и оценены. Естественным путем зародилось оно, и искусственно его не уничтожить. Вся история казачества доказывает, что не было у России более верных сынов, чем казаки.
Естественный отбор сделал то, что казачество заняло особое положение в среде русского народа и сохранило свой быт и особенности до настоящего времени…
В подавляющем большинстве казаки считают себя неотделимыми от русского народа, а казачьи земли от России.
Будущее казачества неизвестно, но надо полагать, что оно, доказавшее своей историей и доказывающее теперь верность и любовь к своей Родине, займет в новой России надлежащее место. Освободившись от элемента, нанесенного революцией и большевизмом, оно вольет в свою среду коренное население и, выполняя обязанности перед Родиной, получит возможность самим разрешить свои внутренние вопросы».
В 2000 году из США на Кубань были привезены большая часть архива последнего атамана Кубанского казачьего войска в эмиграции Вячеслава Григорьевича Науменко и войсковые регалии, переданные в дар Кубани дочерью атамана Натальей Вячеславовной Назаренко.